В исламе довольно схожий смысл был заложен в институте гарема. В христианской Европе оставление женщиной внешней жизни и уход в затворничество сразу же вызывали идею о Боге —и это было исключительным случаем. В исламе для этого хватало мужчины, а затворничество в гареме было естественной вещью, осуждать которую или отрекаться от которой никогда не придет в голову никакой женщине приличного происхождения: представляется совершенно естественным, что женщина сосредоточивает всю свою жизнь на мужчине, что она любит его настолько широко и безличностно, что допускает соучастие в своем чувстве других жен, соединенных с мужем такими же связями и такой же преданностью. В этом видна та «чистота», о которой мы говорили выше как о сущностном условии пути. Любовь, ставящая условия и требующая любви и преданности со стороны мужчины, принадлежит более низкому уровню. С другой стороны, мужчина, являющийся действительно мужчиной, может познать любовь в этом смысле только через уподобление себя женщине; и при этом он утратит внутреннюю самодостаточность, которую, как опору, ищет в нем женщина, и которая пробуждает в ней желание отдать себя. В индийском мифе Шива, понимаемый как великий аскет вершин, одним лишь взглядом превращает в пепел бога любви Каму, когда тот пытается разбудить в Шиве страсть к его супруге Парвати. Подобный же глубокий смысл содержится в легенде о Калки-аватаре, где говорится о женщине, которой никто не мог обладать, так как все возжелавшие ее мужчины, притронувшись к ней, сами превращались в женщин. Женщина достигает подлинного величия, когда она дает, не требуя ничего взамен, как пламя, питающее само себя; любовь разгорается тем больше, чем меньше привязывается, чем меньше снисходит к ней объект ее любви, устанавливая дистанцию; насколько объект любви постигается как Господин, а не просто как супруг или любовник. В институте гарема все это присутствует: преодоление ревности, следовательно, и эгоизма страстей и чувства обладания со стороны женщины, от которой требовалось пребывать в затворничестве с юных лет и до смерти; и преданность тому, кто, имея вокруг себя других женщин, был способен обладать ими всеми, не «отдавая» себя при этом никому. Именно в таком «негуманном» подходе заключается нечто аскетическое; можно даже сказать, нечто сакральное. [484] В этом кажущемся превращении в чистый объект, в вещь, на самом деле пылает подлинное обладание, преодоление и даже освобождение: перед лицом такой безусловной верности (fides) сам мужчина в его человеческом измерении становится лишь средством, а перед женщиной открываются новые возможности, относящиеся уже к уровню, превосходящему земной. Подобно тому, как правила гарема воспроизводили правила монастырей, исламские предписания относительно женщин, согласно возможностям их природы, не исключали, а включали, и, более того, усиливали чувственную жизнь на плане, соответствующем монашеской аскезе. [485]В прочем, аналогичное отношение к женщине, хотя и в меньшей степени, считалось естественным в тех цивилизациях, где институт сожительства (конкубинат)имел регулярный характер и легально признавался дополнением моногамного брака: так было в Греции, Риме и в других местах. Там также стремились преодолеть чувство исключительного обладания супругом.
Естественно, мы не рассматриваем здесь гарем или другой аналогичный институт в чисто материальном смысле. Мы имеем в виду лишь то, что соответствует чистой традиционной идее, достижимой в принципе высшей возможности. Повторим, что задача традиции состоит в том, чтобы создать прочные каналы, чтобы хаотические тенденции жизни текли по ним в нужном направлении. Свободны те люди, кто, принимая традиционные ориентации, не воспринимают их как нечто навязанное, а естественно и сознательно, повинуясь внутреннему импульсу, восходят к реализации высшей, «традиционной» возможности своей собственной природы. Другие же, следующие указаниям традиционных институтов лишь на материальном уровне, без понимания и без сознательного проживания, —это люди, нуждающиеся в опоре: хотя они и лишены света, их послушание может вывести их за пределы чисто индивидуальных ограничений, ориентируя их в том же направлении, что и первых. Но для тех, кто не следуют ни духу, ни внешней форме каналов традиции, остается лишь хаос: это погибшие, павшие.
Именно таким случаем и являются наши современники, и это касается и отношения к женщине. Действительно, совершенно немыслимо, чтобы мир, «преодолевший» кастовую систему и вернувший каждому человеку (выражаясь на якобинском жаргоне) его «достоинство» и «права», смог сохранить в каком угодно смысле нормальные отношения между полами. Эмансипация женщины неизбежно последовала за отменой рабства и прославлением существа без класса и без традиции, то есть парии. В обществе, которое больше не знает ни Аскета, ни Воина; в обществе, где руки последних аристократов больше привычны не к мечу и скипетру, а к теннисной ракетке или шейкеру для коктейлей; в обществе, где мужским типом является боксер или киноактер —не говоря уже об унылых масках «интеллектуалов» и «профессоров», о нарциссических марионетках-«художниках» или о грязных машинах —банкирах и политиках, —в таком обществе вполне естественно, что и женщина восстает и требует для себя прав на «личность» и свободу, понятых в анархическом и индивидуалистическом смысле, свойственном последним временам. И если традиционная этика требовала от мужчин и женщин, чтобы они всегда оставались самими собой, чтобы они всячески акцентировали те черты, которые делают одних мужчинами, а других женщинами, то современная цивилизация стремится, напротив, к уравниванию, к бесформенному, к области, находящейся не выше, а ниже всякой индивидуализации и различия полов.
И здесь за завоевание были принято то, что на самом деле является отречением. После долгих веков «рабства» женщина захотела стать свободной, захотела существовать для себя самой. Но так называемый «феминизм» смог предложить женщине лишь имитацию мужской личности, так что женские «требования» маскируют лишь фундаментальное недоверие новой женщины к самой себе, ее неспособность быть для себя своей собственной ценностью как женщина, а не как мужчина. Из-за подобного непонимания современная женщина видит что-то неполноценное в том, чтобы быть женщиной и считает почти оскорбительным, если к ней относятся «только как к женщине». В этом и заключается исток ошибочной ориентации: именно поэтому женщина захотела взять реванш, отстоять свое «достоинство», продемонстрировать свою «ценность» —перейдя к конкуренции с мужчиной. Но она конкурирует не с истинным мужчиной, а с «конструкцией», «манекеном» стандартизированной, рационалистической цивилизации, не знающей почти ничего о подлинной дифференциации и подлинном качестве. Очевидно, что в такой цивилизации не может быть и речи ни о каких действительно легитимных привилегиях, и женщины, не способные осознать своего естественного призвания и защитить его хотя бы на самом нижнем уровне (ибо никакая сексуально удовлетворенная женщина никогда не может испытать ни малейшего поползновения подражать мужчине и завидовать ему), вполне способны продемонстрировать обладание теми интеллектуальными и материальными свойствами и качествами, которые ассоциируются с противоположным полом и, в общем, требуются и ценятся в обществе современного типа. С другой стороны, современный мужчина совершенно безответственно не только допустил все это, но еще и сам помог женщине, подтолкнув ее к работе на улицах, в учреждениях, школах, фабриках —на всех оскверненных «перекрестках» современного общества и современной культуры. Этот последний уравнивающий толчок и отражает нынешнее положение дел.
Там, где духовное оскопление современного материализованного мужчины негласно не восстановило главенства женщины-гетеры, выступающей судьей служащих ей и озверевших от чувственности мужчин, что было свойственно древним гинекократическим обществам, налицо вырождение женского типа до чисто телесного уровня, атрофия естественных возможностей, удушение внутренней женской специфики. Отсюда тип женищны-garçonne, [486] выхолощенной, пустой девушки, неспособной ни на малейшее усилие, выходящее за границы ее индивидуальности, утратившей в итоге даже чувственность и тягу к чувственным удовольствиям —ибо для многих современных женщин даже перспектива физической любви часто не представляет особого интереса по сравнению с нарциссическим культом собственного тела, желанием показывать себя в одежде или с минимумом ее, физическим training, танцами, спортом, деньгами и так далее. Европа уже не знает чистоту жертвенности и верности, дающей все и не требующей ничего взамен, и любви настолько сильной, что стоит выше чувства исключительного обладания. Кроме чисто конформистской и буржуазной верности, Европа избрала такую любовь, которая не допускает того, чтобы любимый не любил в ответ. Женщина, посвящающая себя мужчине, стала требовать взамен, чтобы мужчина принадлежал ей душой и телом, и тем самым отдача женщиной себя мужчине не только «гуманизируется» и обедняется, но, что самое важное, женщина начинает предавать свою женскую сущность, перенимая то, что касается мужского способа существования —причем самые низкие его свойства: стремление к обладанию, право распоряжаться другим существом и высокомерие. Но, как и при всяком падении, подчиняющемуся закону ускорения, за этим этапом следует и другой. По мере усиления эгоцентризма женщина с некоторого момента начинает интересоваться уже не самим мужчиной, а только тем, что он может ей дать для удовлетворения ее желаний и тщеславия. В итоге она воспринимает и сопутствующие поверхностности формы разложения —то есть практичную и направленную на внешнее жизнь мужского типа, что извращает ее природу и бросает в туже мужскую пропасть труда, заработков, лихорадочной практической деятельности и даже политики.
