Вторая возможность, состоявшая в стирании границ для проникновения в противоположном направлении — «Я» в «не-Я» —была общей предпосылкой эффективности класса магических процедур в узком смысле. Так как эти две возможности опирались на одну основу, преимущества второй имели своего двойника в виде экзистенциальных рисков первой.
Нужно помнить, что в последние времена, следуя нарастающей материализации «Я», обе возможности исчезли. Определенно исчезла активная и опытная (магия) способность, кроме спорадических незначительных периферийных остатков. Что касается «опасностей души», современный человек, хвастающийся, что наконец стал свободным и просвещенным и смеющийся над всем, что в традиционной древности происходило из иных отношений между «Я» и «не-Я», на самом деле обманывается, думая, что он от них свободен. Эти опасности лишь приняли иную, скрывающую их, форму: современный человек открыт для комплексов «коллективного бессознательного», для эмоциональных и иррациональных течений, для массовых влияний и идеологий, несущих гораздо более бедственные последствия, чем обнаруживаемые в других эпохах и вызванные иными влияниями.
Возвращаясь к тому, что было изложено ранее, нужно сказать о древнем значении земли и владения ею.
Традиционно между человеком и его землей, между кровью и почвой существовала глубинная связь, имевшая живой и психический характер. Так как данная территория наряду с географической имела и психическую индивидуальность, родившиеся на ней не могли не зависеть от нее в некоторой степени. С доктринальной точки зрения нужно выделить два аспекта этой зависимости —натуралистический и сверхъестественный, что вновь приводит нас к вышеупомянутому разделению между «тотемизмом» и традицией аристократической крови, очищенной элементом свыше.
Первый аспект касается существ, которые не выходят за пределы обычной жизни. В этих существах господствует коллективное —и как закон крови и рода, и как закон почвы. Даже в случае пробуждения мистического смысла области, к которой они принадлежат, такой смысл не выходит за рамки простого «теллуризма»: хотя они могут знать традицию обрядов, эти обряды не могут не иметь демонически-тотемического характера, не столько преодолевая и устраняя, сколько усиливая и обновляя тот закон, в силу которого отдельный человек не имеет настоящей собственной жизни и обречен на растворение в субличностном корне своей крови. Такой стадии может соответствовать почти что коммунистическое и иногда даже матриархальное общественное устройство клана или племени. Тем не менее, мы находим в ней то, что в современном человеке или исчезло, или стало националистической или романтической риторикой —органическое, живое чувство собственной земли, непосредственно происходящее из качественного опыта пространства в общем.
Второй аспект традиционных отношений между человеком и землей весьма отличен от первого. Здесь мы встречаем идею реального сверхъестественного действия, которое связывает данную территорию со сверхъестественным влиянием, устраняя демонически-теллурический элемент почвы и налагая на нее «триумфальную» печать, тем самым сводя ее к простому субстрату высших сил. Мы уже находили эту идею в древнеиранской вере в то, что «слава», —небесный, живой и «триумфальный» огонь, являющийся исключительным наследием царей, —пропитывает страны, завоеванные ариями, и что он защищает их от «неверных» и сил бога тьмы. В конце концов, даже в более поздние времена не было связи теснее эмпирической связи между копьем и плугом —между знатью и крестьянством, возделывавшим ту землю, которым обладала первая, часто существовала живая связь. Таким же образом немаловажно, что арийские божества, такие, как, например, Марс или Донар-Тор, были одновременно божествами войны и победы (над «стихийными силами» в случае Тора) и божествами возделывания почвы. Мы уже упоминали символические и даже инициатические транспозиции, традиционно окружающие понятие «возделывателя» —даже сегодня память об этом сохраняется в этимологии слова «культура».
Другое характерное выражение лежит в том факте, что в любой высшей форме традиции владение землей как частной собственностью было аристократически-сакральной привилегией; правом на землю обладали только те, кто обладал обрядами —в особом патрицианском смысле, упомянутом выше, то есть живые носители божественного элемента. В Риме это право принадлежало только patres, владыкам копья и жертвенного огня; в Египте —воинам и жрецам; и так далее. Рабы без имени и традиции считались неспособными владеть землей. В древней науа-ацтекской цивилизации сосуществовали два отдельных и даже противоположных типа собственности —аристократически-наследственный и дифференцированный, передававшийся вместе с социальным статусом семьи; и народный, плебейский, совместного типа, подобный русскому миру. [469]Это противопоставление можно обнаружить и в других цивилизациях: оно связано с оппозицией уранического культа и культа хтонического. Среди традиционной знати устанавливалась мистическая связь —бравшая начало от установки храма или алтаря в центре данной территории —между богами или героями конкретного рода и конкретной земли; род был связан со своей землей именно при помощи своего нумена и с ясным подчеркиванием смысла (изначально не только материального)обладания и господства —до такой степени, что благодаря символической и, возможно, магической транспозиции ее границы (греческое ερκος, римское herctum) считались священными, судьбоносными и охраняемыми ураническими богами порядка —такими, как Зевс и Юпитер; на другом плане они были почти что эквивалентны внутренним пределам знатной касты и знатной семьи. [470] Можно сказать, что на этом уровне границы земли, как и духовные пределы касты, имели не порабощающий, а предохраняющий и освобождающий характер. Таким образом, можно понять, почему изгнание часто считалось серьезным наказанием, едва понимаемым сегодня; оно означало почти что смерть для рода, к которому человек принадлежал.
Тот же круг идей подтверждается тем фактом, что в различных традиционных цивилизациях поселение в новой, неизвестной или дикой земле и обретение ее в собственность считалось актом творения и образом изначального деяния, в котором хаос преображался в космос; иными словами, это считалось непросто человеческим и профанным делом, а почти что обрядовым и в некоторой степени магическим действием, придающим земле и физическому местонахождению «форму» путем наделения ее священным характером и делая ее живой и реальной в высшем смысле. Примером тому являются обряды завладения землями и территориальных завоеваниях —в смысле landnâma в древней Исландии или в арийской активации земли при помощи установления на ней алтаря с огнем[471] .
В этой связи интересен, в частности, тот факт, что на Дальнем Востоке наделение имением, превращающее простого аристократа в принца —чжухоу, подразумевало, кроме всего прочего, обязанность совершать «созданный» ради самого принца жертвенный обряд в честь божественных предков, становившихся защитниками этой территории, и бога этой части земли. [472] С другой стороны, если в древнеарийском законе первенцу надлежало унаследовать владения и земли отца —часто с условием неотчуждаемости, они принадлежали ему как человеку, который увековечивал обряд семьи как pontifех и βασιλεύς собственного народа, и чьей ответственностью было возобновлять священный огонь и не позволять ему угаснуть, так как огонь считался телом и жизнью божественного предка. Нужно учитывать, что наследие обряда и земли составляло таким образом одно целое, неделимое и наполненное смыслом. Еще одним примером в этом отношении был одаль, мундиум[473] свободных североарийских мужчин, в котором идеи владения землей, знатности, воинской крови и божественного культа были аспектами неделимого синтеза. Наследование земли предков подразумевало обязательство, невысказанное или явное —почти что эквивалент долга по отношению к божественному и аристократическому наследию, которое передавалось через кровь и которое только и могло изначально внедрить право на собственность. Последние следы этих ценностей можно обнаружить в феодальной Европе.
