В письме Н. Н. Ге Л. Н. Толстой высказывается об этом также совершенно определенно: «Мне все кажется, что время конца века сего близится и наступает новый, все хочется поторопить это наступление, сделать, по крайней мере, все от меня зависящее для этого наступления. И всем нам, всем людям на земле только это и есть настоящее дело. И утешительно и ободрительно это делать: делаешь что можешь, и никто не знает, ты ли или кто делает то, что движется» (66, 452).

Учение Л. Н. Толстого отличается совершенно конкретной прагматической направленностью. Земля – хозяйский двор, «полная чаша», все в нем приготовлено так, «чтобы люди могли спокойно жить в нем». Хотя «Царство Божие» сокровенно скрыто в человеке, появляется «учитель», его проповедь и призыв «не губите хозяйское добро, вам лучше будет» приводит к глобальным результатам: Царство «открывается» человеку, его жизнь на земле становится осмысленной, разумной и, главное, утилитарно-продуктивной. Все земные богатства становятся реально его собственностью, и эта собственность будет преумножаться человеком, если, подчеркнем еще раз, он не будет «делать глупостей» (23, 383).

Таким образом, проблема была замечена К. Н. Леонтьевым точно, хотя под рукой у него был только один рассказ Л. Толстого, а процитированные отрывки еще не существовали. Радикальное противопоставление «страха» и «любви» и безусловный выбор в пользу второй – вот в чем опасность пути, намеченного «новыми христианами». Конечный пункт этой программы – построение Царства Божиего на земле чисто земными средствами. Ибо никак иначе трактовать этот призыв Л. Н. Толстого невозможно: нужно только последнее, решительное усилие, усилие разума, воли и любви, нужно однажды понять и осуществить призыв Христа – и тогда это строительство земного царства без Церкви и мистики, догматов и Таинств начнется.

Мы, имея за спиной трагический опыт XX века, опыт гонений на веру и разум, опыт страданий миллионов людей, страданий, которые были тщательно и цинично спланированы и осуществлены поистине с адской жестокостью, не должны удивляться подобным рассуждениям Л. Толстого. За ними стоит определенная интеллектуальная и духовная тенденция. Идея построения Царства Бога на земле весьма популярна в человеческой истории и постоянно воскресает в новых обличиях. В XIX веке таких оболочек было две: утопическая – исправление человеческого сердца, «последнее усилие добра» большого количества людей, за которым должно в какой-то момент последовать исправление всего человеческого сообщества («сначала нравственность, потом хлеб»), либо, наоборот, марксистско-социалистическая – исправление самого сообщества, которому мешают несовершенство социального строя и классовых отношений и плохое воспитание («сначала накорми, а потом спрашивай нравственности»). Этот второй путь приведет каждого индивидуума к необходимости исправлять свое сердце (возможно, не без элементов внешнего насилия и принуждения) и поэтому также несет в себе черты ярко выраженного утопизма.

В конечном счете оба подхода преследуют одну и ту же цель: построение Царства Божьего на земле исключительно человеческими усилиями. С точки зрения реформаторов-утопистов, евангельская эсхатология доселе понималась неправильно – на самом деле земля есть место приготовления не только к небу, но и к новой, праведной земле[355].

Однако ни та, ни другая схема в действительности не имеют под собой абсолютно никаких евангельских оснований. Напротив, в этих двух подходах заложена опасность тотального искажения евангельской истины, искушения представить Христа либо только добрым и страдающим моралистом, либо социальным реформатором. И К. Н. Леонтьев убедительно показал, что всеобщая гармония и благоденствие на земле не являются целью христианской жизни и христианской проповеди и не достигаются прогрессом всего человечества, а проповедь отвлеченной любви и отвлеченной морали – распространенное явление, которое на самом деле также противоречит целям и задачам, смыслу христианства, именуется христианством только по недоразумению.

Любовь без страха и смирения есть фетиш, самообман и иллюзия, следствие «романтической избалованности нашей» и «приятных порывов сердца»[356]. Более того, с точки зрения К. Н. Леонтьева, проповедь «бесстрашной любви», гордое стремление «пресных боголюбцев» сразу оказаться в «сыновьях» Божиих, связанное с ним непризнание ада и вечных мук есть подготовка царства Антихриста[357].

Это и есть принципиальная установка, на которую бессознательно работал Толстой всю свою жизнь. Утверждая принцип добра, любви, разума, он готовил приход того «духа зла», который «выступает не прямо, как разрушитель и человеконенавистник, а, наоборот, как гуманист, задающийся целью создать царство всеобщего счастья, конечно, непременно на земле без Преображения ее <…> Призрачный блеск добра – такова основная ложь диавольской природы»[358].

Именно против этого соблазна своевольной, «тихо и скрытно гордой или шумно тщеславной»[359] любви без страха и смирения и направлена в первую очередь книга К. Н. Леонтьева. Фактически его позицию поддержал (заочно) святитель Феофан Затворник, который в 1881 г. отметил: «Приятно встречать у некоторых писателей светлые изображения христианства в будущем, но нечем оправдать их»[360].

Не случайно, заметим еще раз, К. Н. Леонтьев поистине пророчески добавляет, что тот, кто пишет о любви «будто бы христианской», не принимая вероучительных основ христианства, есть самый обманчивый и самый опасный враг христианства, для которого Бог есть в лучшем случае «отвлеченная общая сущность», а результатом, итогом его проповеди очень часто могут быть «действия злобы и разрушения у тех из их последователей, которые завистливее, решительнее, грубее их или больше их чем-нибудь в жизни обижены»[361].

По-видимому, К. Н. Леонтьеву еще и в голову не приходит, насколько эти слова приложимы к Л. Н. Толстому уже в этом, 1882 г. Рассказ Л. Н. Толстого «Чем люди живы» был впервые опубликован в декабре 1881 г. в журнале «Детский отдых». По всей видимости, и Н. С. Лесков не представлял себе, насколько он был близок к истине, когда писал о критике К. Н. Леонтьева: «…г. Леонтьев усмотрел ересь не в том, что граф Толстой сказал, а в том, что он не досказал»[362].

Но уже в конце жизни К. Н. Леонтьеву было суждено убедиться в том, насколько проницателен был его анализ: как свидетельствует его переписка, он был прекрасно знаком с главными философскими сочинениями Л. Н. Толстого[363].

Я думаю, не нужно объяснять читателю, почему критика К. Н. Леонтьева на долгие годы стала непопулярной, а его имя для многих поколений русский интеллигентов являлось зловещим символом обскурантизма и реакции. Брошюра К. Н. Леонтьева не учитывала магии имени Л. Н. Толстого, того неравновесия имен, которое имело место в диаде «Л. Н. Толстой – К. Н. Леонтьев»: первый – гениальный писатель, второй – человек умный, но неудачник. Показательно, что даже люди, которые теоретически должны были сочувствовать К. Н. Леонтьеву в критике «нового христианства» Л. Н. Толстого, фактически отреклись от него. И. С. Аксаков назвал его скорее церковником, чем христианином, а О. А. Новикова, сестра генерала А. А. Киреева, даже заявила, что Леонтьев «добрел до чертиков», причем этот ее отзыв был тем более печален, что Новикова состояла в переписке с самим Леонтьевым, а Леонтьев даже работал над статьей о ней. Всецело положительную оценку брошюра К. Н. Леонтьева получила только у Т. И. Филиппова, который сказал, что она заслуживает распространения тиражом в десятки тысяч экземпляров.