Сочетание названных факторов позже рождает интересный плод: расчетливую изобретательность и хитрость в любом деле, которое Чертков намечает.

В 1883 г. В. Г. Чертков нуждался в отце (его родной отец уже был тяжело болен), а Лев Толстой – в сыне, который будет его последователем, сторонником его новых идей. При этом мы должны помнить, как много внимания в юношеских дневниках Л. Толстого уделяется поиску и выработке идеальной моральной формы, правильной жизненной структуры, различным правилам поведения, то есть нравственным принципам, которые находят практическую реализацию.

Всемирно известный писатель становится для 30-летнего офицера архетипическим отцом. А молодой офицер – преданным Алкивиадом, который подсознательно мимикрировал под учителя и в конечном итоге придал морали учителя требуемую форму.

Так рождается уникальный в русской культуре XIX века симбиоз стареющего гения и молодого искателя правды. Их связывает не только идейная общность, но и сильнейшая эмоциональная привязанность. Конечно, в этом симбиозе не было и тени чего-то нечистого, какого-либо намека на сексуальность, которая померещилась Софье Андреевне.

Все было очень платонично и очень прагматично. Прошло несколько лет, и в голове молодого офицера возникла идея уникального проекта. Он дал жизнь тому, что могло умереть в Льве Толстом. «Учение графа Льва Толстого», в несколько упрощенном виде известное ныне всему образованному миру – это плод симбиоза, известного под этим названием.

Заметим, что жене писателя, Софье Андреевне, в сущности, было не очень важно, что именно напишет ее муж. Ее интересовали не идеи Л. Толстого, а его произведения, которыми можно гордиться, которые можно продать – не с целью наживы, а для содержания большой семьи. В этом нет ничего предосудительного. Но Черткова интересовали именно идеи, фанатиком служения которым он и стал. Собирание рукописей писателя, их хранение, издание и распространение Чертков осуществлял с фанатической преданностью и большой смелостью, природа которой, впрочем, до конца не понятна (особенно когда речь заходит о событиях после октября 1917 г.).

Именно здесь, говоря о Черткове, мы должны отметить два парадоксальных свойства учения Толстого. Мы знаем, как писатель мечтал о том, чтобы сделать свои труды бесплатными и общедоступными. Он глубоко был убежден в том, что как только это произойдет, человечество начнет перерождаться. Однако ожидаемого преображения не произошло несмотря на то, что толстовцы настойчиво убеждали друг друга в письмах, что идеи Толстого уже проникают в разные части России и всего мира, что уже «вот тут» и «вот там» появляется все больше людей, исповедующих пресловутое «ненасилие», отказывающихся по религиозным соображениям от военной службы, работающих на земле. Но это был миф, фантом. Почему?

Возможно, причин неубедительности учения Толстого в обертке Черткова две. Во-первых, это учение, всеми силами стремившееся уйти от земного, от славы и денег, стало как раз очень земным, мертвым и безжизненным. Более безжизненным, чем в дневниках писателя. Ибо без метафизического фундамента – то есть без «трансцендентного прорыва» в «миры иные», без Христа Воскресшего или хотя бы без минимального «метафизического» сомнения в своей непогрешимости всякое учение будет только новой теоретической доктриной, следовать которой у образованного человека конца XIX века не больше оснований, чем поклоняться статуэткам или участвовать в хлыстовских радениях.

Но было и второе обстоятельство. Как это не странно, учение Толстого для его современников было парадоксальным образом одновременно и слишком метафизично, подозрительно метафизично. Рассуждения про «разумение жизни», Нагорную проповедь, ненасилие как непротивление злу несколько запоздали для образованных читателей, которые к тому моменту уже познакомились с творениями Фейербаха и Ницше. Лев Толстой стремился соединить в одно целое то, что в сознании европейца уже раскололось на части. Да к тому же еще странный призыв отказаться от столь притягательных вещей, как табак, вино и женщины.

Повторю еще раз: данных для окончательных выводов пока недостаточно. Но на этом этапе портрет В. Г. Черткова закончен. О его достоверности судить читателю. Теперь же пришло время дать слово новым свидетелям.

Определив состав преступления и выявив его главного соучастника, мы должны перейти к свидетельским показаниям. Начнем с тех, кто не мог сочувствовать графу Л. Толстому в его религиозных поисках.

Открывает список свидетелей обвинения жена писателя, графиня Софья Андреевна Толстая (1844–1919). Однако она будет вынуждена дать показания и на стороне защиты: это стало очевидным после издания ее объемных воспоминаний «Моя жизнь», созданных в начале XX века и недавно изданных в полном объеме. Мемуары С. А. Толстой охватывают отрезок времени в 57 лет – с 1844 по 1901 г. – и очень помогают понять многое в судьбе и жизни ее мужа, семьи, детей и России.

Если вглядываться в фотографии Сони Берс в молодости, сразу возникает впечатление: «Этой девушке суждено стать очень хорошей матерью». Милое, доброе, несколько простодушное лицо. Она и стала доброй матерью, воспитывая своих детей, как умела, не предполагая, что судьба семьи и беспощадная история разбросают их по всему миру. После революции 1917 г. старший сын Сергей останется в Москве, старшая дочь Татьяна окажется в Италии, сын Лев – в Швеции, сын Михаил – в Марокко, младшая Александра и сын Илья – в США. Из тринадцати детей, родившихся в семье Л. Н. Толстого, пятеро умерли в младенчестве, а из оставшихся восьми, доживших до взрослых лет, двое не пережили мать. В общей сложности из сорока восьми лет жизни с Толстым С. А. Толстая проходила беременной около десяти лет.

Софья Андреевна принадлежала к московской семье Берсов. Ее прадед, Иван Берс, выходец из Лифляндии, по просьбе императрицы Елизаветы Петровны вместе с тремя другими юношами был послан в Петербург из Австрийской империи в качестве военного инструктора. Его-то потомок, Андрей Евстафьевич, стал отцом будущей супруги писателя Л. Толстого. А. Е. Берс занимал должность придворного врача, или, по-старинному, гофмедика, и проживал в кремлевской квартире вместе со своей женой, Л. А. Берс (урожденной Исленьевой) и многочисленным семейством. Любочка Берс была детской подругой Левы Толстого.

Софья Андреевна родилась на даче Берсов, в прекрасном селе Покровское-Стрешнево, которое в виде одного из красивейших московских парков можно считать существующим до сих пор. Судьба готовила Соню к тому единственному поприщу, которое ей было по-настоящему близко и дорого. В 17 лет она сдала экзамен на звание домашней учительницы, а в 18 уже вышла замуж. Семья Берсов была благочестива «по-московски»: например, в своих воспоминаниях жена Л. Толстого пишет о паломничестве «к Троице», то есть в Троице-Сергиеву лавру, поездках в Новый Иерусалим, о строгом говении и причащении, причем ежегодном, о радости кремлевских церковных служб в придворной церкви, о величии и красоте кремлевской Пасхи. Дальнейшая история жизни С. А. Толстой свидетельствует о том, что она вынесла из своего детства довольно твердую веру в бессмертие души, о чем неоднократно будет писать в мемуарах, и чувство принадлежности к Православной Церкви.

Именно эта вера, на самом деле далеко не всегда церковная, тем не менее постоянно укрепляла ее в семейных неурядицах, которых было много. В характере Софьи Андреевны угадывается и реально присутствует какая-то земляная мудрость и стойкость, практичность и даже предприимчивость, иногда перерастающая в упрямство и истеричность, но в то же время дающая ощущение твердой почвы под ногами. Природа этой земляной силы сложна. Кто знает, может быть, на генетическом уровне она передалась Соне от прибалтийских предков.