Однако следует заметить, что протестантские авторы не приходят к единодушному выводу по поводу религиозных взглядов Л. Толстого и отмечают их двойственный характер.

Пытаясь примирить христианство с современной культурой, протестантизм XX в. чрезвычайно серьезно воспринял толстовское «благовестие», в котором видел знаменательный вызов времени. Протестантским богословам была очень близка критика догмы и культа Православной Церкви, в которых они видели искажение учения Христа, а также ярко выраженные рационалистические и этические установки писателя. С другой стороны, они были вынуждены отвергнуть законнические тенденции в толковании Нагорной проповеди и жесткую критику культуры во всех ее проявлениях. Кроме того, в контексте учения М. Лютера о двух царствах (светское царство вынуждено кровавым мечем обуздывать абсолютно неспособного к добру человека, так созидается невидимая Церковь – царство свободы) либеральные теологи невысоко оценили теорию непротивления злу насилием, подчеркивая, что евангельский пацифизм более эффективен не для жестокого мира, в котором живет человек, а для внутренней духовной жизни самого человека. Этот подход нашел яркое выражение в изданных в 1903 г. «Письмах о религии» либерального политического деятеля и социального теолога Ф. Науманна, который утверждал, что в жизни существуют два выхода из оппозиции «Бисмарк – Толстой»: принцип «Евангелие бронированного кулака» и «Евангелие братства». Как политик Ф. Науманн признавал только принцип «Бисмарка», но утверждал, что жизнь выше всех принципов и противоположностей и поэтому нуждается в «толстовстве»[210]. Таким образом, пафос русского реформатора, направленный не только на критику политических и социальных институтов, но и на их сознательное разрушение, был не близок даже самым радикальным из либеральных авторов.

Можно привести много примеров, иллюстрирующих двойственное отношение протестантских богословов к Толстому. Например, А. Швейцер указывал, что выдающаяся черта писателя – отношение к словам Христа: услышав их однажды, человек уже не может остаться равнодушным. В то же время Толстой сам ограничивает себя тем, что полностью отвергает мир и культуру, не понимая, какое значение имеет учение Христа в их обновлении[211].

Кроме того, для немецких профессоров были очевидны огрехи Л. Толстого в исследовании и толковании Евангелия. Мне пришлось уже писать об этом очень подробно[212]. Не буду повторяться, скажу только, что хотя подборка Л. Н. Толстым английских и немецких библеистов была фундаментальной, она носила тем не менее произвольный характер, потому что предпочтение отдавалось тем авторам, которые подтверждали его собственное практико-этическое понимание проповеди Христа. Кроме того, даже выводы и этих авторов Л. Н. Толстой искажал[213].

Подведем итог. Для протестантизма Л. Толстой является пророком той формы религии, которая отвечает уровню развития человеческой мысли, прошедшей через искус эпохи Просвещения и «рационалистического прогресса, отвергшего метафизические богословские концепты», пророком «новой христианской эры», о которой мечтали мистики прошлого и в которую христианство вернется к своим евангельским корням – «без догматов, иерархии и церковных структур»[214].

Именно поэтому в протестантской теологии XX века авторитет Л. Н. Толстого чрезвычайно высок. Он зиждется не столько на его богословских и экзегетических спекуляциях, сколько на том «пра-христианском» пафосе, который открывают исследователи в творениях писателя. Проповедь Толстого оказалась чрезвычайно созвучной общему сдвигу в этико-социальную сферу, который характерен для протестантской мысли XX века. Угадывая в трактатах писателя, созданных после религиозного переворота, внутренне сходные для себя тенденции, протестантские авторы в первую очередь подчеркивали социальную составляющую этой проповеди, стремление писателя дать не столько буквальный перевод евангельского текста, сколько перевести его на язык современности, актуализировать не мистический, а моральный и социальный пафос Евангелия. А также ярко выраженный антицерковный протест.

Именно поэтому В. Нигг называет Л. Н. Толстого «великим первооткрывателем Нагорной проповеди в новое время», а его непротивление злу силой, с точки зрения В. Нигга, в действительности есть «попадание» в самую сердцевину Евангелия. Нигг уверен, что особое значение эта мысль получает в связи с эпохой торжества тоталитаризма. По его мнению, проповедь писателя была отвергнута в первую очередь его русскими современниками не потому, что не соответствовала сущности евангельского христианства. Наоборот, его понимание Евангелия было настолько новым и неожиданным, что просто не могло быть ими воспринято[215].

Для протестантского богословия XX века важно то, что проповедь Л. Н. Толстого есть страстный евангельский призыв к современникам, истинное «русское христианство», христианский радикализм, свободный от печати «византизма», отвергающий современную культуру, но являющийся для современников, пребывающих в состоянии спокойной неподвижности, суровым призывом к следованию за Христом[216].

В обобщенном виде восприятие религиозных идей Л. Н. Толстого с позиций, которые мы можем назвать безрелигиозным, светским или секулярным гуманизмом, было сформулировано в работах известного русского лингвиста и историка литературы Д. Н. Овсянико-Куликовского.

Овсянико-Куликовский Д. Н. (1853–1920) – русский литературовед и лингвист, историк культуры, ученик А. А. Потебни, почетный член Петербургской Академии наук (1907), автор многих работ о русских писателях-классиках XIX в., в том числе ряда монографий о Л. Н. Толстом.

Критика Д. Н. Овсянико-Куликовским морального учения Л. Н. Толстого, насколько можно предполагать, является эпизодом, мимо которого прошло подавляющее большинство современных исследователей. И напрасно. Эта критика крайне примечательна и значима, ибо выдающийся лингвист и культуролог, который вообще уделял в своих работах Л. Н. Толстому особое внимание, в данном случае наглядно продемонстрировал сложность и противоречивость восприятия личности Л. Толстого в сознании русской интеллигенции. В этом восприятии, как уже говорилось ранее, присутствовали взаимно исключающие черты – сочетание восторженного поклонения со скептическим недоумением.

Настала пора разобраться с этим недоумением и с этим скепсисом. Чем они были вызваны? Только ли нежеланием отказаться от таких приятных вещей, как табак, вино и женщины? Конечно, нет.

Гораздо важнее другое. Критикуя Л. Толстого, Овсянико-Куликовский фактически сформулировал свой собственный, очень своеобразный и показательный нравственный катехизис, основные положения которого я и называю «безрелигиозным гуманизмом» или гуманизмом XX века.

Анализ Д. Н. Овсянико-Куликовского актуален тем, что его интересует не философское содержание учения Л. Н. Толстого, не его теоретическая убедительность, а практическая актуальность для русского образованного человека начала XX в. Главный вопрос, который адресует Д. Н. Овсянико-Куликовский Л. Н. Толстому, можно сформулировать так: может ли человек последовать моралистическим рекомендациям писателя, и если да, то в какой степени? Другими словами, как катехизис Толстого соотносится с религиозными потребностями прогрессивного человечества начала XX в.?