Этот феномен убедительно анализирует в своей книге П. В. Басинский. Добавлю только одно. Вполне возможно, такое отношение к женщинам возникло у Толстого в молодости, когда он убедился, что молодому и богатому человеку не нужно прикладывать слишком много усилий, чтобы добиться женской благосклонности, будь то крестьянки, служанки в гостиницах или представительницы более просвещенных сословий. Во всяком случае, уважения к женщине эта холостая жизнь не прибавила.

Еще одна, довольно неожиданная для нас черта в облике писателя, подмеченная его женой – неумение любить врагов: «Философия и мудрость старца (ему было 68 лет) спасали Льва Николаевича от страстей, но любить врага он не мог никогда; всегда чувствовалось в нем обратное. Искание Бога, стремление к Божеству, желание подчинить свою волю Богу – поразительны в его дневниках. И какое в этом величие души» (ТМЖ. 2, 461).

Быть может, сама того не замечая, Софья Андреевна обнаружила важную особенность духовного облика своего мужа. Последовательно и категорично отвергая личностный, персоналистический принцип в своей философии, растворяясь в безличностном абсолюте разумной любви, Л. Толстой так и не научился личностно и конкретно любить конкретных людей.

Еще одна беда и мука Л. Толстого заключалась в том, что он был зависим от жены в физиологическом отношении и переживал это очень болезненно. Особенно болезненно во время писания «Крейцеровой сонаты»: «Хуже всего была неудовлетворенность от этих отношений, которая стала проявляться с возрастом моего мужа и делала меня крайне нервной, как было и тогда. Вот психология тех тайных отношений, невидимых для посторонних, но имеющих огромное значение в жизни людей, особенно таких страстных натур, каким был мой муж» (ТМЖ. 2, 153).

«Какая видимая нить связывает старые дневники Льва Николаевича с его “Крейцеровой сонатой”. А я в этой паутине жужжащая муха, из которой паук сосал кровь».

(ТМЖ. 2, 161).

Софья Андреевна почему-то была уверена, что ее муж не проявляет интереса к семье и воспитанию детей. Это совершенно парадоксально, ибо в дневнике писателя огромное количество записей относится именно к жене и детям. Но похоже, что и он, и она уже были неспособны оценивать ситуацию объективно. Софья Андреевна сетовала на пассивность мужа, на то, что он уклоняется от помощи ей в управлении имением, финансово-хозяйственных вопросах, избегает детей и все время проводит в компании так называемых «темных», то есть своих последователей. А писатель не хотел участвовать в жизни детей потому, что не мог, как он был уверен, участвовать в их развращении.

«Мне подобное юродство и равнодушие к семье до того противно, что я ему теперь и писать не буду. Народив кучу детей, он не умеет найти в семье ни дела, ни радости, ни просто обязанностей…»

(ТМЖ. 1, 435).

Как я уже сказал, проблема заключалась в разных «весовых категориях» или, если попытаться еще точнее сформулировать суть расхождений, в том, что у людей, проживших вместе сорок восемь лет, были совершенно разные духовные конституции, в результате чего за этот долгий срок у них сформировались совершенно разные картины мира.

«Ему хотелось сломить человечество, а он не мог сломить семьи. Да если б меня убедили тогда, чтоб я следовала идеям и учению мужа, я не сумела бы ни шагу сделать, чтобы переменить жизнь. Я не могла понять, как бы я это сделала и чего от меня хочет Лев Николаевич».

(ТМЖ. 1, 500).

Мне кажется, главный смысл воспоминаний, дневников, писем и самой жизни С. А. Толстой заключается в напоминании всем мужьям, даже таким великим, как ее собственный муж, о том, что рядом с ними часто смиренно и нетребовательно живут их жены, перед которыми и только перед которыми открывается вся правда их жизни с ее мелочностью, слабостями и пороками. Существа, которых обмануть уже невозможно.

Наверное, очень трудно найти в XIX веке людей столь разных, чем Л. Н. Толстой и К. П. Победоносцев. На первый взгляд, единственное, что их как-то объединяет – это то, что они были практически ровесниками.

Но различий гораздо больше. Первый – аристократ, представитель известной дворянской фамилии; второй – «попович», представитель священнической фамилии, сын профессора университета и внук священника. Первый не окончил университет и всегда относился подозрительно к любой академической деятельности; второй получил блестящее образование, читал лекции в университете и был автором известного курса права. Первый – сторонник прогресса, в том числе и политического, лишь бы этот прогресс сопровождался улучшением государственных институтов в сторону их смягчения и либерализации в духе христианского учения. Второй – последовательный и неумолимый консерватор, сторонник жесткого правительственного курса, противник каких бы то ни было политических преобразований, ведущих в сторону народного представительства и парламента. Наконец, первый – еретик, отлученный от Церкви, борец с православием, сторонник самой широкой вероисповедной свободы; второй – официальный представитель Церкви, обер-прокурор Св. Синода, сторонник очень тесной связи Церкви и государства и поэтому противник свободы совести в том виде, в каком она существовала в Европе.

При этом Победоносцев – сторонник передачи начального воспитания в руки приходского духовенства (церковно-приходские школы); Толстой, наоборот, был уверен, что в целом преподавание религии – абсурд, ибо как можно преподавать то, что большинством отвергается (53, 61; 35, 187). И так далее. Таких оппозиций можно найти еще много.

В восприятии русского общества конца XIX – начала XX в. Победоносцев и Толстой действительно были антиподами. Л. Н. Толстой – совесть своего поколения, борец за правду, защитник обиженных, человек с безграничным нравственным авторитетом. Для этого же общества К. П. Победоносцев является воплощением абсолютного зла, которое ассоциируется с политическим произволом. Обер-прокурор Св. Синода – творец системы контрреформ, гонитель всего прогрессивного и творческого, тот лихой человек, который, в конечном счете, и превратил Россию в ледяную пустыню. В «поединке» с Толстым Победоносцев в представлении русского общества и даже политической элиты был заранее обречен на поражение, именно поэтому после отлучения писателя в 1901 г. в глазах этого общества он сразу стал одновременно и главным виновником, и главным творцом этого акта, и объектом едких сатирических нападок.

Жизнь К. П. Победоносцева – служение одной идее, идее самодержавия, в рамках которой возникает проблема «заморозки» России. Было бы большой исторической ошибкой полагать, что только он думал так во всей России. Как это ни парадоксально, К. П. Победоносцев выполнял завет другого выдающегося консерватора, которому на этих страницах еще будет дано слово – К. Н. Леонтьева: «надо подморозить хоть немного Россию, чтобы она не гнила»[318]. За этим желанием «подморозить» стоит большой и в чем-то конструктивный страх. Страх из-за огромных пространств, из-за тяжелых климатических условий и условий труда, главным образом, крестьянского труда. Страх из-за отсутствия железных дорог, страх за большие природные богатства, к которым постоянно протягиваются жадные руки, страх из-за неустойчивой государственности. Самые почтенные и прогрессивные идеи на русской почве часто оборачиваются злым и бесовским фарсом: свобода – произволом администрации всех уровней, народоправие – парламентской говорильней и откровенным обманом, предательством и «политической проституцией», экономическая самостоятельность, рынок – подкупом и коррупцией.