В жизни Черткова совершенно определенным образом проявилась склонность целенаправленно манипулировать чужим сознанием. Наиболее ярко эта сторона личности В. Черткова проступает в ряде эпизодов, из которых самыми значительными являются история с завещанием Толстого и обстоятельства последних дней жизни Л. Н. Толстого. Но гораздо раньше сам В. Ф. Булгаков получил серьезное предупреждение. Когда в конце 1909 – начале 1910 г. он познакомился с лечащим врачом Толстого Д. П. Маковицким, тот посоветовал быть очень осмотрительным в личных отношениях с Чертковыми[275].

«Чертковы умеют очень хорошо воспользоваться нужными им людьми, но потом они выбрасывают их без зазрения совести, как выжатый лимон!»

Булгаков В. Ф. «Злой гений» гения. С. 8.

Эти черты характера В. Черткова особенно важны для понимания финальной трагедии Толстого. В конечном счете, именно его способность расчетливо и отстраненно взирать на человеческое страдание, стремление преследовать личные интересы, пусть далеко не всегда именно материальные, представляет, с точки зрения В. Ф. Булгакова, истинную разгадку «и личности, и тактики Черткова».

И подтверждается это мнение весьма сомнительными, с моральной точки зрения, поступками В. Г. Черткова. Еще до утверждения завещания Толстого судом, полагая, что рукописи Толстого принадлежат теперь только ему, Чертков, не желая терять ни одного дня, 8 ноября 1910 г., т. е. на следующий день после смерти писателя, возвращается (на один день раньше С. А. Толстой, следовавшей за гробом мужа) в «бесхозную» Ясную Поляну и производит в бывшей рабочей комнате Толстого форменный обыск, не брезгуя «шарить» даже за портретами на стенах и книгами на полках, «не осталось ли там каких-нибудь бумаг, чего-нибудь относящегося к последней воле Толстого, нового проекта завещания, быть может, храни Боже?!»[276]

В этом эпизоде таится главная причина того, почему вопреки самым простым человеческим соображениям, В. Г. Чертков в трагические астаповские дни не только не допустил к постели умиравшего писателя жену и православного священнослужителя, но даже не сообщил Толстому об их приезде. Поступок, на который решиться может либо отъявленный злодей, либо только человек одержимый. Объясняется он, на мой взгляд, очень простым практическим мотивом. Находясь в памяти, под воздействием покаянных мыслей и чувств, Толстой мог изменить текст завещания в пользу своей семьи, и тогда все, ради чего жил эти годы В. Г. Чертков, рухнуло бы. Здесь, правда, научная объективность требует поставить не точку, а знак вопроса. Дело в том, что, как свидетельствует Т. Л. Толстая, ее младшая сестра, А. Л. Толстая, находившаяся в Астапово, не возражала против прихода к одру писателя его жены, но сам Л. Н. Толстой боялся этой встречи и поэтому, возможно, нельзя полностью возлагать ответственность за то, что ее так и не впустили, только на Черткова[277].

Жесткие и нелицеприятные свидетельства В. Ф. Булгакова о В. Г. Черткове и его жене вызвали протест со стороны дочери одного из ближайших его сотрудников, Е. Ф. Шершеневой, которая уже сравнительно поздно, в 60-е гг. XX в., составила свои (до сих пор не изданные) воспоминания о Черткове, утверждая, что недобросовестные современники лжесвидетельствовали о «замечательных людях – великанах духа и чести», В. Г. Черткове и его жене А. К. Чертковой. Е. Ф. Шершенева объясняет, что именно выступления в печати В. Ф. Булгакова побудили ее вспомнить о В. Черткове.

В воспоминаниях Е. Ф. Шершенева сообщает о малоизвестных фактах жизни В. Г. Черткова: его активном заступничестве за «отказников», контактах с Ф. Э. Дзержинским, Н. К. Крупской, которая была соученицей А. К. Чертковой по Бестужевским курсам, М. И. Калининым. Представляет определенный интерес и та часть ее воспоминаний, которая названа «Высказывания о В. Г. Черткове его друзей»[278].

Другой близкий сотрудник В. Г. Черткова – Павел Иванович Бирюков пишет в своем дневнике о том противоестественном состоянии, в которое пришла дружба В. Г. Черткова с Л. Н. Толстым. О Черткове он говорит как о человеке, которого он «безмерно уважал и искренно любил, но не мог иногда выносить еще чрезмерное нравственное насилие как над людьми вообще, так и надо мной в частности; но особенно больно мне было видеть, как он подчинял себе Л<ьва> Н<иколаевича>, часто заставляя его делать поступки совершенно противные его образу мыслей. Л<ев>Н<иколаевич>, искренно любивший Черткова, видимо, тяготился этой опекой, но подчинялся ей безусловно, так как она совершалась во имя самых дорогих ему принципов»[279].

В августе 1910 г. случилось событие, многократно отразившееся в переписке и воспоминаниях. П. И. Бирюков чуть не расстроил все планы В. Черткова и его окружения, прямо высказав писателю свое мнение о том, что не надо было вопрос о завещании решать в тайне от семьи. Л. Н. Толстой ответил: «Да, да, вы правы, ведь это Чертков меня подвел!» – и под влиянием этого разговора отправил В. Черткову письмо, в котором указал, что затея с завещанием – большое зло и что Л. Н. Толстой хочет его уничтожить, так как это дело противоречит всем его коренным убеждениям[280]. Можно предположить, что именно с этого случая начался конфликт П. И. Бирюкова с семьей Чертковых.

Наконец, еще одно свидетельство – Михаила Сергеевича Сухотина (1850–1914), зятя Л. Н. Толстого, мужа его старшей дочери Татьяны Львовны. Человек довольно интересной судьбы, многогранных умственных интересов и умеренно-либеральных взглядов, воспитанник Московского и Гейдельбергского университетов, лично знакомый с Ю. Ф. Самариным, М. Н. Катковым, И. С. Аксаковым, депутат I Государственной думы, весьма критически настроенный как к Православной Церкви, так и к окружению Толстого, в первую очередь к В. Г. Черткову. М. С. Сухотин в своем дневнике сообщает много любопытных данных о самом Л. Н. Толстом и его контактах с В. Чертковым, описывает фальшивую и лживую атмосферу, сложившуюся вокруг Л. Н. Толстого, показывает, что в значительной степени инициатором этого процесса был В. Г. Чертков, а участниками – близкие к нему лица.

Вот пример такого свидетельства: «Ежедневно приезжает и сам Чертков, который не только обожает Л<ьва> Н<иколаевича>, но и командует им, а Л<ев> Н<иколаевич> не только любуется Чертковым, но и слушается его во всем»[281].

Подробную характеристику отношениям Черткова и Толстого дает Сухотин в обширной записи от 13 ноября 1908 г. Ввиду важности этого свидетельства я приведу большую цитату.

«Почти ежедневно к обеду приезжает Чертков. Для меня это самое неприятное время, так как этот любимый ученик вносит с собой какой-то дух уныния и от его присутствия я испытываю гнет, имеющий своим источником сознавание мной преувеличенной по своей значительности роли этого сильного и вместе с тем крайне узкого человека, пропитанного, кроме того, сектантской мировой скорбью. Иногда приезжает он и днем. За глаза все его ругают, критикуют, рассказывают разные анекдоты об его неискренности в смысле несоответствия его толстовских взглядов с его жизнью богатого фантазера, пользующегося своими деньгами. В этих нападках отличается особенно Саша и ее приятельница Варя. Защищает его одна Таня[282], а обожает его один Л<ев> Н<иколаевич>, при котором никто не позволяет себе никакой критики Черткова. Поразительно, как этот сын Зеведеев забрал в руки учителя. Ему одному разрешены les petites entrées[283], т. е. ему дозволяется входить, когда ему угодно, ко Л<ьву> Н<иколаевичу>, несмотря на затворенные двери, несмотря на часы, отдаваемые Л<ьвом> Н<иколаевичем> работе. Ему дозволено читать все то, что пишет Л<ев> Н<иколаевич>, и по его настоянию Л<ев> Н<иколаевич> поступает со своими писаниями так или иначе. То заявление, которое Л<ев> Н<иколаевич> уже давно (в 1891 г.) сделал о том, что его писания принадлежат всем, собственно говоря, ради Черткова потеряло всякий смысл. В действительности писания Л<ьва> Н<иколаевича> принадлежат Черткову. Он их у него отбирает, продает их кому находит это более удобным за границу для перевода, настаивает, чтобы Л<ев> Н<иколаевич> поправил то, что ему, Черткову, не нравится, печатает в России там, где находит более подходящим, и лишь после того, как они из рук Черткова увидят свет, они становятся достоянием всеобщим».

Сухотин М. С. Лев Толстой // Литературное наследство. Т. 69 / АН СССР. Ин-т мировой литературы им. А. М. Горького. М., 1961. Кн. 2. С. 209.