О чем свидетельствует это письмо? С моей точки зрения, только об одном: митрополит Антоний, мягкий, интеллигентный пастырь, озабочен исключительно тем, что в жизни Л. Толстого и его семьи может произойти настоящая трагедия. Ибо смерть без покаяния воспринимается митрополитом именно так – как величайшая трагедия. И в этом проявляется только его любовь.
Однако членами семьи Л. Н. Толстого это письмо было интерпретировано совершенно иначе: митрополит якобы желает получить для Церкви выгоду от примирения писателя с нею. Именно так трактует документ в своем дневнике М. С. Сухотин.
«Уже несколько времени как ходят слухи, что правительство, сконфуженное отлучением и приближающейся кончиной Л<ьва> Н<иколаевича>, стало распространять слухи, что он раскаялся, исповедался и причастился. Будто бы даже решено его похоронить по православному обряду на основании этого вымысла. Но, конечно, это рискованно, и если не в России, то в этой противной загранице, где нельзя запретить писать, последователи Толстого разоблачат эту ложь. Поэтому было бы необычайно приятно не воображаемо, а действительно “напутствовать”Л<ьва> Н<иколаевича> и хоть страхом смерти заполонить этого опаснейшего врага. Очевидно, результатом этого соображения явилось письмо к Софье Андреевне митрополита Антония <…> Странное письмо. Конечно, митрополиту очень хочется, чтобы Л<ев> Н<иколаевич>“примирился с церковью”, но только, конечно, он этого так сильно желает вовсе не из жалости к “одиночеству” Л<ьва> Н<иколаевича>, а ради выгоды для самой церкви от такого “примирения”. Ухватка иезуитская».
Сухотин М. С. Лев Толстой. Кн. 2. С. 168.
Вообще, следует заметить, что окружение Л. Н. Толстого настойчиво муссировало вопрос о возможных провокациях со стороны Св. Синода в случае его серьезной болезни. Образчиком такого рода страхов является информация П. И. Бирюкова (почерпнутая им у П. А. Буланже), что якобы К. П. Победоносцев дал распоряжение местному духовенству в Крыму в случае смерти тяжело больного Л. Н. Толстого в 1902 г. публично заявить, что писатель перед смертью покаялся и причастился Св. Христовых Таин[581]. Очевидно, что эта информация абсолютно не соответствует действительности. Если предположить, что такое публичное заявление было бы сделано, ничего, кроме шумного скандала, оно вызвать не могло, ведь домочадцам писателя ничего не стоило легко опровергнуть эту информацию. Но в переписке во время болезни Л. Толстого эта тема обсуждалась очень серьезно, а страхи приобретали характер наваждения. В частности, об этом говорит и письмо В. Д. Бонч-Бруевича А. К. Чертковой от 15 марта 1901 г.
«Я думаю, что только один Вл<адимир> Гр<игорьевич> может и имеет право написать, предостерегая окружающих Льва Николаевича, о том, что весьма возможно и вероятно, затевает синод. Достаточно будет пробраться к Льву Ник<олаевичу> в комнату какому-либо попу, монаху или миссионеру, – и они провозгласят, что он примирился с церковью. Ведь это ужасно! А от них можно и должно ожидать всяких подлостей. По-моему, друзьям Льв<а>Ник<олаевича> необходимо устроить общественную охрану квартиры его, как это было устроено русскими в Париже при опасной болезни Лаврова, где день и ночь дежурили преданные люди и так-таки и не допустили русского консула, который не раз пытался войти в квартиру Лаврова».
РГАЛИ. Ф. 552. Оп. 1. Д. 3106. Письма В. Д. Бонч-Бруевича А. К. Чертковой. Л. 14–15.
Нужно иметь в виду, что для С. А. Толстой был очень болезненным не только вопрос об отлучении Л. Н. Толстого, но и о последствиях этого шага Синода, в том числе и о невозможности отпевания писателя. В письме В. Г. Черткову Н. Л. Оболенский, муж дочери Толстого М. Л. Толстой, пишет, что еще в 1895 г., когда впервые серьезно встал вопрос о завещании Толстого, Софья Андреевна в беседе с близкими членами семьи высказалась в том смысле, что хотела бы «после смерти Л<ьва> Н<иколаевича> подавать прошение Государю, чтобы похоронить его по церковному обряду, и когда мы возмутились и сказали – Таня, кажется, или кто-то, – что ведь у папа́ в дневнике есть распоряжение об этом, то С<офья> А<ндреевна> сказала: “Ну, кто там будет копаться искать”»[582]. Это значит, что о такой проблеме Софья Андреевна думала всегда; кроме того, это значит, что она несколько лукавила, когда в своем известном письме «митрополитам» возмущалась секретным распоряжением митрополита Иоанникия 1900 г., предполагая (задолго до отлучения писателя!), что с отпеванием мужа из-за его радикальных антицерковных взглядов могут возникнуть большие затруднения.
Наконец, еще один архиерей, который проявил по отношению к Л. Толстому личное участие – это тульский архиепископ Парфений (Левицкий). Речь, правда, идет об одной-единственной встрече, которая состоялась в Ясной Поляне в феврале 1909 г. Интересно, что инициатором встречи был писатель. Во время встречи, как передавал потом сам владыка Парфений, Л. Толстой имел вид «очень доброго, приветливого и почтенного старца <…> Граф чрезвычайно деликатен в разговоре, и как только видит свое разногласие, не настаивает на нем и сейчас переходит на другую тему». Примечательно также, что беседа началась с вопроса Толстого, за что его так ненавидит отец Иоанн Кронштадтский[583].
Еще одна важна деталь этой встречи – ясно обнаруженный владыкой Парфением страх графини С. А. Толстой, что ее муж умрет без покаяния и христианского погребения.
И еще один очень примечательный момент. Владыка Парфений составил рапорт по итогам посещения опального писателя и представил его в Синод. Однако в Синоде этот документ оглашен не был: «В Синоде не читали, как потом говорил ему (владыке Парфению. – Г.О.)Извольский, чтобы не было огласки, да и суд опасный, как бы некоторые из строгих архиереев (например, преосвященный Никон), не осудили Преосвященного, что он входит в общение с еретиками»[584]. Но митрополит Антоний (Вадковский), который ознакомился с рапортом, был очень обрадован как фактом посещения Л. Толстого, так и мирным характером беседы с ним.
Затем рапорт был прочитан и самому императору, причем с комментарием, по какой причине документ не был оглашен в Синоде. Император на это заметил: «А как же Спаситель ходил к мытарям и грешникам, к Закхею?»[585]
В ходе беседы с владыкой Парфением Л. Н. Толстой изложил свои уже знакомые нам взгляды на Церковь, однако без свойственной ему агрессивности. Самое интересное в этой встрече – приватная беседа с архиереем, протокол которой существовал, но был утерян при публикации яснополянских записок Д. Маковицкого. Известно только, что владыка Парфений и Л. Н. Толстой дали друг другу слово не разглашать содержания их беседы.
На основании скудных материалов об этой встрече А. Стародуб делает следующий вывод об эволюции взглядов, а точнее, методов поведения Л. Н. Толстого: «Толстой, оставаясь на своих мировоззренческих позициях, не считал необходимым активно бороться с Православной Церковью, ставил под сомнение то, что его произведения можно использовать для антиклерикальной пропаганды в народной среде»[586].
Похожие мысли были высказаны ранее многими другими авторами, среди которых можно назвать и И. А. Бунина («Освобождение Толстого»), В. Ф. Ходасевича, В. Н. Ильина. Ильин, в частности, утверждал, что, «приближаясь к последнему периоду своей жизни и творчества, Толстой, несомненно, стал опять возвращаться к вере и Церкви», правда, «в искусстве скорее, чем в “теории” и в жизни»[587].
