Естественно, такое подвешенное состояние не могло не закончиться большими проблемами. Банк, выдавший мне ипотеку, которую я выплачивал несколько лет, подал на меня в суд, требуя или вернуть долг, или попрощаться с домом. Я бегал по другим финансовым учреждениям с просьбами о перекредитовании, но все было тщетно. Меня никто не хотел слушать. Я практически впал в отчаяние, потому что совершенно не представлял, как выпутаться из этой ситуации. Я обращался к знакомым в надежде получить какую-то помощь в виде совета – куда, к кому мне обратиться? В какой-то момент я решил позвонить Владимиру Познеру. Президента Академии Российского телевидения я теперь встречал регулярно, потому что входил в состав жюри конкурса «ТЭФИ-Регион», и мне казалось, что Владимир Владимирович относился ко мне с симпатией. Другие мои знакомые так не считали. «Познер? – переспрашивала меня одна известная околотелевизионная дама. – Да Познер будет последним, кто протянет тебе руку помощи!» Я не знаю, что именно она имела против Познера, тем более что приглашения побывать у него в гостях всегда принимала с большим энтузиазмом. Может, желудок подвел, не знаю. Но я знаю, что в той безвыходной ситуации Владимир Познер не стал последним, кто протянул мне руку помощи. Он оказался единственным, кто это сделал.

Я приехал к нему домой с мыслью о том, что он поможет мне, так сказать, с поддержкой общественности. Выслушав мою историю, он поинтересовался, чего я, собственно, хочу от него? «Может быть, Академия напишет письмо с просьбой дать мне возможность перекредитоваться?» – спросил я. Познер улыбнулся и сказал, что, пожалуй, лучше поступить по-другому. «Видите ли, Андрей, – сказал он, – так получилось, что я давно и хорошо знаю главу банка, предоставившего вам ипотеку. Я поговорю с ним, и мы посмотрим, что можно для вас сделать». И все. Через несколько дней мне перезвонили из приемной этого банка и сообщили, что со мной хотят побеседовать. Уважаемый руководитель этой кредитной организации сообщил мне, что дал распоряжение подготовить мировое соглашение по моему делу, но посоветовал поактивнее искать пути решения проблемы. «Я так понимаю, у вас есть недвижимость, которую вы хотите продать в счет погашения долга? Постарайтесь сделать это побыстрее, осенью такой возможности у вас может уже не быть!» – загадочно сказал мой собеседник. Осенью, когда грянул финансовый кризис, я понял, насколько информированным человеком он оказался.

Каким-то чудом Юльке удалось продать нашу старую дачу, и я внес в счет погашения кредита заметную сумму. Тем не менее проблема все еще оставалась нерешенной. Вмешательство Познера помогло оставить наш дом в нашей же собственности, но долг в валюте по-прежнему висел надо мной, как дамоклов меч. К тому же в функционировании системы судопроизводства происходили досадные сбои. Уже после того как мировое соглашение с банком было заключено, к нам домой пришли судебные приставы, намеревавшиеся описать имущество. Я тогда уже работал в Питере на «Пятом канале», то есть отсутствовал дома целыми неделями. Мне позвонила Юлька, она плакала и говорила, что не понимает, что происходит. Слава богу, мне удалось по телефону объяснить приставам, что произошла ошибка и пока арест собственности ко мне применять не стоит.

В этот момент мне на помощь снова пришел человек, от которого я никак не мог этого ожидать. Режиссер Вера Кричевская, с которой я когда-то работал на НТВ, пригласила меня на разговор по поводу нового телеканала. Для массового зрителя он назывался непривычно – «Дождь», но я в общих чертах был знаком с людьми, решившими создать это СМИ. Я несколько раз встречался с Верой и с Натальей Синдеевой[60], но мы так и не договорились о совместной работе. Еще во время нашего первого разговора с Кричевской я рассказал, почему оказался в Петербурге. Она выслушала меня и предложила свою помощь, поскольку, по удивительному совпадению, была хорошо знакома с заместителем руководителя все того же банка, который предоставил мне ипотеку, а потом согласился на мировое соглашение, дававшее мне небольшую передышку. В тот же день Вера встретилась со своей знакомой, и мою валютную ипотеку перевели в рубли.

Я понимаю, что в решении моих проблем огромную роль сыграл административный ресурс и что мне, откровенно говоря, просто повезло. Оказать мне подобную помощь, рассказать о моих проблемах чиновникам, для которых ничего не стоило дать столь необходимые для меня распоряжения, было по силам очень многим. Но помогли мне эти двое: Владимир Познер и Вера Кричевская, за что я бесконечно им благодарен.

Благодарен я и еще одному человеку, принявшему самое активное участие в моей судьбе. Мы уже были знакомы, он уже был неплохо осведомлен обо всех наших неприятностях, когда я обратился к нему за помощью. Мы долго разговаривали, и он пообещал помочь, чем сможет. Потому что должность и звание этого человека, конечно, внушали к нему серьезное уважение, однако никак не относились к журналистской работе. Но он помог, пристроив нас с Юлькой на радио «Говорит Москва», то есть фактически проломил дырку в бесконечном заборе, который все тянулся и тянулся перед нами. Мы смогли наконец-то «выбраться из окружения». Я пока ничем не отплатил этому человеку за его внимание. Я просто помню о нем и о том, что он сделал.

Ну а радио «Говорит Москва» тогда было совсем другой станцией, не той, где сейчас «рррррррычит» по утрам Сергей Доренко. Если я не ошибаюсь, она даже вещала на иной частоте. Успехи ее были более чем скромными, но в этом и заключался наш общий план: начать работать хоть где-нибудь, закрепиться на этом месте, нащупать ногами дно и оттолкнуться, чтобы снова начать движение вперед. «Говорит Москва» чем-то походило на «Эхо Москвы», возможно, в первую очередь архаичностью редакционных помещений. В течение нескольких месяцев, пока я приходил туда, я все время чувствовал, что попал в читальный зал провинциальной библиотеки. Станция обитала где-то в самом низу рейтинга, в тихом болотце, не претендуя на сенсационные темы, громкие расследования и скандальную популярность. Владельцев, руководителей, да и многих сотрудников все устраивало, они, как стайка «премудрых пискарей», сидели в вырытых ими же норках, не рискуя выбираться наружу без особой необходимости. Но и меня это тоже устраивало. Потому что это была работа, первая за многие месяцы настоящая оплачиваемая работа! А что по этому поводу думали другие, меня не волновало.

Вообще, к тому времени я уже научился не обращать внимания на реакцию со стороны. Поскольку я оставался в информационной тени, обзывать меня «продажным» вроде бы было не за что, но как только я появился в эфире «Пятого канала», то сразу же получил очередную порцию проклятий. Больше всего меня всегда поражал такой аргумент: «Ну, с ним все понятно. Детей-то надо кормить!» Возможные варианты – «детей нарожал» и, у особо информированных, – «детей набрал». Это универсальный способ как бы выявить исключительно отрицательные особенности персонажа, подчеркнув его беспринципность. Например, покойная Валерия Ильинична Новодворская, человек, некогда питавший ко мне самые теплые чувства, комментируя мои слова на «Прямой линии с Владимиром Путиным» в апреле 2014 года, говорила, что, когда Норкин на наших глазах совершает свое последнее, самое гнусное грехопадение, его можно понять! У него трое детей! Детей, правда, у меня уже было четверо, младшему тогда исполнилось десять, да и грехопадение вряд ли стало последним. Но Валерии Ильиничне я готов простить и небольшие ошибки, и глубокие заблуждения – все-таки, в отличие от подавляющего большинства ее соратников, Новодворская и в ошибках своих, и в заблуждениях всегда была искренней.

Но остальных хотел бы спросить: «А вы что – детей не кормите? Они у вас святым либеральным духом питаются? И вообще, при чем здесь дети?» Понятно, что такие вопросы оставались и останутся без ответа, поэтому я перестал реагировать на выпады. То же самое следовало отнести и к оценкам, которые выдавались тому или иному месту моей работы. Если это, пользуясь фразой Венедиктова, было «СМИ неправильное», я тоже автоматически становился «неправильным». И наоборот. То есть всегда учитывался и учитывается только внешний фактор, некая оболочка, а не то, что человек думает на самом деле. Думать одно, а делать другое – умеют многие. Некоторые бойцы невидимого фронта информационной войны ухитряются совмещать совершенно несовместимое. Например, работать в государственных СМИ, получать зарплату от государства и нещадно поносить это же самое государство в свободное от работы время. Возможно, это их конституционное право, я не спорю. Право на свободу слова, свободу самовыражения. Но я так не умею: на работе говорить одно, а дома – другое. Видимо, это моя серьезная проблема, потому что необходимое мне для душевного равновесия совпадение этих факторов достигается, увы, не так уж часто. Я должен чувствовать на работе то же самое, что и дома, иначе я просто начинаю плохо работать, и эта синекура быстро заканчивается.