– Конечно, я знал, – кивает Всеотец, – только что это меняет? Локи заслужил каждое мгновение боли, которую испытал. За каждое зло – бывает наказание. И не важно, контролировал ли он происходящее, или нет. Его магия....

– Куда ты дел его магию? – перебивает Тор, – где его силы? Ты ведь отобрал их!

– О, это! – Верховный Бог улыбается, оглядываясь на окровавленную постель, – его бессмертие я уничтожил, как и полагается делать в случаях с предателями, по закону, а магия... Ее я использовал по назначению. Только вот... я забрал не все. И ты скоро поймешь, что это значит.

– Скажи мне, отец, – севшим голосом выговаривает Бог Грома, – неужели ты настолько жесток? Верховный Бог должен быть справедлив, а не беспричинно мстителен! Что Локи мог сделать, чтобы заслужить эту боль?!

Один несколько мгновений молчит, а потом движением пальцев подзывает охранника:

– Унесите это отсюда, – он брезгливо кивает на худое тело трикстера, – я хочу поговорить с сыном.

И Тор буквально отшвыривает дернувшегося было в сторону постели воина.

– Никто не подойдет к моему брату, – раздельно выговаривает Бог Грома, выделяя последние слова, и перехватывает удобней рукоять молота, – больше никто не тронет его.

– Защищаешь? – зло спрашивает Всеотец, – а ты видел трупы детей, которых он убил?

И громовержец краем глаза видит, как вздрагивает младший, сжимая в кулак тонкие пальцы.

– Мне плевать сколько людей, асов и йотунов убил Локи, – к горлу подкатывает удушливый ком, – потому что мой грех – будет гораздо тяжелей. Я убью своего отца.

– Взять его! – как-то визгливо кричит Один, отшатываясь к двери.

А Тор молча уворачивается от удара и легким кистевым вращением пробивает затылок первому нападающему.

Следующие минуты превращаются для Бога Грома в смазанный кровавый сумбур. Раздробленные черепа, булькающие крики... Но Тор очень четко очертил для себя границы этого кошмара: ни одна красная капля не должна упасть на постель. Никто не приблизится к младшему. Ни при каких обстоятельствах...

И в какую-то секунду громовержец понимает, что вокруг больше никого нет... И в комнате теперь только Всеотец, судорожно сжимающий посох.

Тор проводит ладонью по лицу, пытаясь стереть кровь, и делает шаг. Туда, к выходу... В груди – только холодная решимость. Нет места ни сомнениям, ни страхам... Только осознание того, что убив Одина – он убьет того, кто причинил боль брату.

– Неужели ты поднимешь руку на отца? – выговаривает Верховный Бог, – убьешь меня ради этого грязного выродка? Представь на минуту, что и как делали с ним сначала Бюлейст, а потом и мои воины. Тебе не противно иметь к нему хоть какое-то отношение?

От этих слов горло перехватывает спазмом. В глазах темнеет, и Тор больше не контролирует себя.

– Ты зря сказал это, отец, потому что мои отношения с Локи гораздо ближе, чем ты можешь себе представить, – выдыхает он и широким размахом отправляет молот в цель. Но...

Оружие ударяется в невидимую стену и со стуком отскакивает, едва не ударяя Бога Грома в грудь. Он едва успевает увернуться и перехватить рукоять на излете.

– Я не зря называюсь Верховным Богом, мальчишка, – гневно выговаривает Один, – ты еще слишком молод, чтобы сражаться со мной. Одумайся! Ты совершаешь ошибку, меняя меня на этого предателя!

– Он мой брат, – четко выговаривая слова, отвечает Тор и осторожно начинает движение.

Теперь он будет действовать обдуманней. Если бой с большой дистанцией невозможен, то нужно попробовать иную тактику.

А потом все смешивается в набор разрозненных кадров. Вспышки белого света, удары... Мозг почти не контролирует движения. Единственное, что запоминается – это боль и ощущение размытости и нереальности происходящего... И вдруг – весь этот смерч замирает. Будто кто-то остановил безумный калейдоскоп, возвращая времени привычную форму.

И Тор понимает, что прижимает отца к земле, занося над его головой молот, но внезапно, где-то на периферии обзора, возникает смазанная фигура. Резкое, какое-то безумное движение – и громовержец, отлетая в сторону будто в замедленной съемке, видит, как Один, зажимая рану на горле, плещущую кровью – страшно хрипит, закатывая глаза, а Бог Безумия контрольным ударом, резко и точно вонзает нож в сердце бывшего правителя Асгарда...

– Локи, – хрипло выговаривает Тор, медленно поднимаясь на ноги, – зачем?

Трикстер медленно опускает руки, роняя окровавленный кинжал и шепчет:

– Ты не успел... Не испачкался... Этот грех – не твой. Его смерть на мне...

И сломанной куклой падает навзничь.

Тор поднимает младшего на руки и осторожно укладывает на кровать. Целует испачканный в красном лоб и тихо просит:

– Очнись, брат...

Гладит слипшиеся волосы, поправляет пряди упавшие на лицо... И маг внезапно судорожно дергается, будто пытаясь...

О, Боги!

Громовержец вдруг понимает, что положил брата на спину... Все тело обжигает холодной волной вины и страха. Какую же боль он причинил сейчас трикстеру...

Тор, как только можно быстрей меняет положение младшего. Шершавая ткань простыни проходится по открытым ранам на груди мага. Бог Безумия сдавленно стонет и до крови закусывает разбитые, воспаленные губы.

– Пожалуйста, Тор... – надорванный голос едва слышно, – мне больно...

– Что я могу сделать, Локи? – шепчет Бог Грома, – я могу попробовать продезинфицировать... Но надо сходить в твою комнату, здесь у меня только самый простой антибиотик, он очень болезненный...

– Нет, стой! – в панике выкрикивает маг, – не уходи!

Ледяные пальцы вцепляются в запястье Бога Грома, а Локи заполошно шепчет:

– Пожалуйста... Тор, не оставляй меня!.. Мне страшно... Если я... – глухой голос срывается, – я не хочу без тебя!

– Ты не умрешь сейчас, понял? – твердо говорит громовержец, заглядывая в наполненные слезами зеленые глаза, – верь мне. Я отойду всего на пару минут. Просто закрой глаза и не думай ни о чем. Я вернусь очень быстро. Слышишь меня?

В ответ маг только слабо кивает и прикрывает веки.

Бледное лицо сразу кажется неживым. Черные синяки в глазницах, заострившиеся скулы, ссадины... И кровь, разводами покрывающая кожу.

Бог Грома сжимает зубы и, перешагивая через труп отца, выходит в коридор.

***

Все произошедшее кажется каким-то дурным сном. Кошмаром, от которого не можешь проснуться.