Он заговорил. Мозг отправил сигналы, требующие движений губ и языка, но оставшаяся от тела сморщенная оболочка не ответила. Вместо этого звуки раздались из вокс-усилителей.

— Я вижу… — заговорил он, затем умолк. Это я? Слова были его. Но голос грохотал, словно гром и железо. Он попробовал вновь. — Я вижу, что наши действия против предателей почтили, брат-капитан.

Разнёсшаяся по комнате дрожь превратила шутку в глас бога, возвещающего свою волю. Волос улыбнулся.

— Наши действия. Нашу победу, — затем он добавил. — Брат-дредноут.

Брат-дредноут. Какое уважительное обращение. Нитхигг задумался, а достоин ли он его? Того требовала честь второй роты и всего ордена. Он никогда не казался себе достойным претендентом на мантию дредноута. Но Дракон помнил, как лежал на полу в храме чужаков, на проклятой луне. Он умирал. Соскальзывая во тьму, он взмолился Волосу, прося позволить ему служить.

Решение о продолжении службы должен был принять не он, как и не сам Волос. И использование зала возрождения, в котором они сейчас стояли, было за пределами возможностей ослабевшей второй роты.

— Мы встречались с другими ротами, — осознал он.

— С четвёртой и шестой, — кивнул брат-капитан. — Им повезло больше, чем нам, и их помощь весьма пригодилась. «Испепеляющая пасть» возродилась, как и ты. Как и все мы.

— Пусть нас и стало меньше.

— Но наша решимость укрепилась, — склонил рогатую голову в знак признания Волос.

Решимость. Когда Нитхигг задумчиво поднял руку, вслушиваясь в гул силового кулака, он думал о решимости и о том, кем он будет. Прежде он считал себя памятью второй роты. Брат проводил всё возможное время в библиариуме, собирая истории, ища, в числе всего прочего, драгоценные намёки, которые смогли бы провести Чёрных Драконов через туман прошлого к своему родному миру. Теперь же он просто не пролез бы в двери библиариума, а если бы и пролез, то своротил бы полки, уничтожив бесценные рукописи.

«Но я могу сражаться».

Прежде тело было неотъемлемой частью его личности как Чёрного Дракона. "Благословенно будь проклятье", так гласила их молитва. И он чтил её. Его уродства стали оружием служения роте, ордену и Императору. Три выступающих рога на лбу, изогнутые костяные клинки, вытянувшиеся из запястий и неспособные втянуться обратно. Их больше не было. А боевой клич? «Пламенем и костью»? У него больше не было костей.

Но осталось пламя. И новое проклятье, будь оно благословенно.

Тогда он осознал, что частичка его прошлой, телесной личности осталась. Ставший его домом и новым телом оружейный саркофаг тоже преобразили. Костяные клинки вырезали из изувеченного тела и закрепили на руках машины. Его мутации стали знаком отождествления с бронёй.

Он сделал свой первый шаг как дредноут. Тяжёлая нога обрушилась на пол с гулом великого колокола.

— Брат-капитан, — сказал Нитхигг. — Надеюсь, что ты нашёл нам войну.

Тяжёлый грузовой транспорт типа «Вселенная» «Прощение» в одиночестве плыл по субсектору Маэрор. Так было не всегда. Когда-то у него был близнец «Благословение». Вместе они были гордостью флота, принадлежавшего торговой знати на Супплициуме Секундус. Но семья пала тысячи лет назад. Её флот распался, многие корабли теперь принадлежали иным торговым организациям. Но «Прощение» и «Благословение» ждала иная судьба. Век назад «Благословение» было захвачено орками с Октавиуса. «Прощение» продолжало свой бесконечный путь, бороздя субсектор. Торговля больше не была целью существования огромного корабля, но средством для поддержания жизни его общины. За бесчисленные века корабль стал настоящим миром. Корпус «Прощения» достигал в длину двенадцати километров. Его экипаж в 60 000 человек стал основой города, чьё население выросло в восемь раз. Большинство обитателей корабля никогда не ступало на твердую землю, и местная культура развивалась вокруг идеи паломничества. Каждый цикл, каждый полёт от системы к системе являлся частью путешествия к далёкому свету Императора. Паломничество наполняло смыслом жизнь на «Прощении» и объединяло людей. Но на нём, как и в любом городе такого размера, были раздоры. Были преступления, распри, расколы. Но никогда не было войны.

До сих пор.

Груз восьмидесяти лет жизни Ханны Сифри тянул её вниз. Ей приходилось бороться с этой тяжестью, взбираясь на каждую ступеньку. Она никогда не считала себя хрупкой, но никогда и не испытывала так свои силы. И теперь она ясно осознавала всё происходящее — старая поседевшая женщина, решившая сделать свои последние мгновения как можно тяжелее.

Ханна была внутри центральной башни миделевой авгурной антенны. На ней была верёвочная обвязка, с которой свисал генератор — устройство едва носимое и едва рабочее, созданное на коленке, из отчаяния. Они рискнули многим, чтобы украсть детали, и многое потеряли — столько же крови, сколько было надежды в генераторе.

Она помедлила, отдыхая. Осталось ещё двадцать метров. Её руки дрожали.

Надежда. Чувствовала ли её Ханна? Она ли вела её вперёд? Ханна не знала. Возможно, что и для других выживших дело было не в надежде. Лицо Регины Сорины было решительным и суровым. Вот что вело её вперёд. Сифри скривилась и вновь начала карабкаться. Она не чувствовала решимости. Лишь злость. Злость подталкивала её вперёд. Она знала, что умрёт, но намеревалась сделать всё в своих силах, чтобы навредить чудовищам, захватившим её дом.

Чтобы добраться до вершины у неё ушло ещё полчаса. Она села на узком выступе и поставила генератор, дыша тяжело, хрипло, словно царапая камнями металл. Тяжёлыми, неуклюжими, были и её руки, и лишь слабая боль напоминала, что они оставались частью тела. Она вцепилась в свою злость и сжала её, выдавливая капли силы. Негнущиеся пальцы дрожали, но присоединить провода было легко. Наконец, она закрепила генератор и включила его. Генератор? На самом деле это была лишь однозарядная батарея. Вся её энергия ушла на единственный сигнал маяка. Всех астропатов распяли, и потому отправить мольбу о помощи можно было, лишь включив маяк. Конечно, Сифри не смогла бы услышать сигнал на сенсорах, их у неё не было, но уже спустя считанные минуты враги пришли за ней. Они начали подниматься по шахте башни. Ханна не могла понять, видит ли она тени или их тела. Возможно, разницы не было. Враги карабкались с невыразимо зловещей ловкостью, и их совершенные движения обещали ей совершенную боль.

Но Ханна лишила их этого удовольствия, прыгнув на них. Она падала с высоты сотен метров, весь полёт крича от ненависти и решимости.

Последние мгновения своей жизни она чувствовала торжество, и этого было достаточно.

Регина Сорина скрючилась в вентиляционной шахте. Она видела, как трое ксеносов промчались по коридору, пробежав прямо под её укрытием. Вход в авгурную башню был лишь в десяти метрах слева. Она ждала. Ради Сифри Регина станет свидетелем её подвига. Она слышала, как падает старая женщина, слышала в её проклятиях свирепое ликование.

Она вздрогнула, услышав удар, и напомнила себе, что Сифри сама вызвалась на это задание, зная, что это лучшее, что её ждёт. "Мы нанесли удар", сказала себе Сорина. Возможно, что сигнал не услышит никто. А возможно и услышат. И даже если нет, то ксеносы среагировали на опасность. Раз так, то им можно угрожать, и эта мысль станет ей утешением.

Она продолжала ждать, не осмеливаясь двигаться, пока ксеносы не уйдут. Их чувства были остры. Они могли услышать её движения. Если бы они посмотрели наверх, то смогли бы её увидеть, хотя Регина и приняла все меры предосторожности. Она срезала все волосы под корень лопастью разбитого вентилятора, а открытую кожу вымазала в копоти вентиляционной системы. Региона не могла сливаться с тенями, как враги, но могла спрятаться среди накопившихся за века странствия корабля отходов, которые не смогла бы разобрать никакая команда уборщиков. Когда Регина не двигалась, то казалось лишь горсткой мусора, тряпьём, острыми углами. От истощения её тело превратилось в скелет, обтянутый неровной кожей. И цикл за циклом её оставалось всё меньше.