Его слова повергают в ужас.

— И ты примешь меня, одного из своих боевых братьев, под это знамя?

— Зависит от того, что ты решишь. Брат, — никогда прежде слово «брат» не было настолько лишено чувства братства. — Как учит Кодекс, действия говорят громче любых слов.

— Так тому и быть, — с глубоким вздохом говорит Антенор. — Я преданный сын примарха, и Робаут Жиллиман наверняка отвратит свой лик от ужасов, свершенных нами над жителями этого мира. Я прошу у отца-примарха и самого Императора о прощении. И, в завершение, я должен выйти из состава отделения Константина.

— Что? — смеется сержант. — Ты не можешь. Ты сможешь выйти из-под моего подчинения, только если наши повелители решат повысить тебя в звании — если наши повелители вообще захотят нашего возвращения на Цикладу, — или кто-то из нас умрет.

С еще большей тяжестью на сердце Антенор обреченно произносит следующие слова.

— Так тому и быть.

— Так тому и быть? — выражение Константина говорит намного больше любых слов. — И ты говоришь за себя одного, или есть и другие, кто чувствует то же самое?

Сержант гранитным взглядом осматривает остальных.

— Никогда! — заявляет Маймон. — Я последую за вами хоть в самое Око Ужаса, мой лорд!

— Так и может случиться, — предупреждает его Антенор.

— Как ты смеешь? — рычит Маймон, и его болтер находит новую цель.

— Нет! Брат Антенор прав, — говорит Диомед, его голос столь же тяжелый и холодный, как мрамор. — Мы нарушили обеты ордену. Нам следует покаяться и искупить грехи.

— И мы живем и умираем в братстве, — цитирует Пий одно из писаний. — Брат-сержант, мой болтер всегда на вашей службе.

— Что скажешь ты, брат Гектор? — спрашивает Константин. — За кого ты?

— Конечно, я за вас, брат-сержант. Узы братства делают нас теми, кто мы есть. Без боевых братьев мы никто.

— Хорошо сказано, брат! — произносит Пий.

— Что же ты, брат Паламед? Мы вместе сражались под стенами Бурранакса, и против тау на Нуменоре Шесть. Кому ты верен?

— В первую очередь я верен Золотому Трону, потом величайшему из его сынов, Робауту Жиллиману, и только затем своему ордену. Когда приказы моего сержанта противоречат кредо высшей власти, то он мне больше не командир.

Паламед, отличный оратор, выложил свое мнение столь же четко, как другие.

— Хорошие слова, — говорит Константин, — но чего они стоят, когда орден оставил тебя, хотя ты не совершил ничего дурного?

— Мы не знаем точно, в чем дело, — просто отвечает Паламед.

— Я долго и упорно сражался, чтобы спасти этот мир от Великого Пожирателя, а затем еще три года — без наград и похвалы — по требованию ордена спасти его опять. Я не прошу вознаграждения, а только того, чтобы меня помнили. Ничего большего я не хочу. Я не заслуживаю меньшего.

— Ты? — слова сержанта беспокоят Антенора. У слов есть сила. Такой силе очень быстро подчиняешься. — Все мы проливали кровь за Нова Терру.

— Нова Терру? — рычит сержант. — Я пролил за этот мир столько крови, ради него погибло столько моих братьев, что его теперь впору называть Константиниумом.

— Вы ведь шутите?

— Константиниум, Антенор! В честь павших братьев отделения Константина!

Антенор вновь оглядывает площадь. Пока шел спор, братья подтянулись ближе к тем, чьи взгляды они разделяли. Лишь брат Каин, последний, кто присоединился к тактическому отделению Константина, стоит поодаль.

— Брат Каин, настало время ответить, кому ты верен, — говорит сержант, указывая закованным в керамит пальцем на юного космического десантника. — Давай, присоединяйся ко мне.

— Как бы больно мне ни было говорить это, — дрожащим голосом отвечает Каин. — Я не могу.

— Ты не можешь?

— Я шел с братом Антенором по горящим улицам и видел зло, совершенное нами — не во имя Императора, а ради мести и кровавого упрямства.

Последние восемь Сынов Жиллимана на раздираемой враждой планете стоят лицом друг к другу среди дымящихся развалин дворцов знати, которые почерневшими пальцами поднимаются в небеса, словно в безмолвном обвинении сержанта.

— Тогда мы зашли в тупик. Братья, — говорит Константин, обращаясь только к тем, кто еще стоит с ним. — Предатели раскрыли свою сущность. И снова мы столкнулись с изменой на этом адском мире, изменой, которую следует вырезать, как гноящуюся опухоль.

— Не делай этого, — предупреждает Антенор, когда Паламед, Каин и Диомед встают рядом с ним. — Если переступишь черту, обратного пути не будет.

— Обратного пути не осталось, когда вы предали сержанта! — вспыхивает Пий.

— Ты пересек эту черту давно, — рычит Константин. — Предатель.

В этот момент вселенная переворачивается навсегда.

— Братья! — громогласно произносит Константин. — Враги раскрыли себя. Предатели отреклись от тех, кто посвятил себя работе, которую нам еще предстоит здесь закончить. Поэтому я говорю вам, братья, не потерпите предателя!

Болтганы целятся, на огнемете брата Гектора зажигается огонек, клинок Константина вспыхивает смертоносной жизнью.

— Сыны Жиллимана, — кричит в ответ Антенор, решительно смотря на сержанта-отступника, его палец твердо лежит на спусковом крючке трижды освященного болтгана. — Помни, Сиртус. Помни, Нова Терра!

С этими словами они бросаются в бой.

Пещеры гудят от какофонии боя, грохота болтерного огня, резкого треска осколочных гранат и чужеродных воплей тиранидов. Сама земля кричит, содрогаясь под ногами, она стонет и обрушивается под ударами, настолько сильна ярость ближнего сражения, которое охватило лавовые туннели.

— Гнездо выводка зачищено! — трещит по воксу голос брата Игнация. Лишь благодаря комм-системам шлемов космические десантники из отделения Константина могут слышать друг друга. Согласно показаниям ауспика Гектора, искажение — результат геомагнитных помех, но это не мешает воинам выполнять свою работу.

— Во имя Императора, граната! — раздается голос брата Пия.

Услышав предупреждение боевого брата, Люциан пригибается, одна рука ложится на крылатый символ U на нагруднике, на миг он закрывает глаза и возносит хвалу Отцу Жиллиману, вновь прося примарха приглядывать за ними, пока они совершают священную миссию на Нова Терре. Пещеры сотрясаются от очередного сейсмического толчка, от которого вздрогнула сама кора планеты. Секунду спустя вырывается поток пламени, облизывая поножи и нагрудник его сине-белой боевой брони, пока Люциан раз за разом перечитывает молитву защиты.

Пламя гаснет, и Люциан опять поднимается на ноги, сжимая в руке покрытый молитвенными письменами болтган, с его губ срывается брань, в сердце пылает неугасимый гнев.

В исчезнувшем кратере вулкана что-то горит. Что-то кричит от боли и ярости. Танцующие тени прыгают и проносятся на стенах, озаряемых мерцающим огнем.

Пий растревожил еще одно гнездо спящих ксеносов, выведя их из биостазисной дремы. Они злы, словно шершни, чей улей разворотил сонный грокс, и они идут к ним.

Но Люциан и его братья готовы.

Увенчанные гребнями, удлиненные черепа и мощные когтистые конечности отбрасывают странные тени на неровные стены туннелей. Гаснущие огни отражаются от обсидиановой чешуи и блестят в черных, лишенных век, сферах чужацких глаз.

Генокрады стрекочут и чирикают, надвигаясь на них. Четверо космических десантников перекрывают вырезанный магмой туннель линией непробиваемого керамита. Брат Каин, как и сам Люциан, держит в руке болтган; брат Пий в одной руке без труда сжимает болтер, в другой — чеку осколочной гранаты; Игнаций целится из закоптившейся плазменной пушки прямо в сердце приближающегося выводка.

— Во имя Жиллимана, огонь! — перекрикивает Люциан вопли ксеносов.

Грохот болтерного огня отражается от базальтовых стен, сопровождаемый треском панцирных экзоскелетов и гулкими разрывами массореактивных снарядов.

Меткость Люциана выделяет его даже среди Адептус Астартес. Ни один выстрел не уходит впустую — болтерные снаряды пробивают глазницы, разрывают сердца чужаков и разрубают позвоночники, каждый его выстрел — смертельный.