1. Порой создается впечатление, что В.Э. Шляпентох принимает весьма расширительную трактовку оруэллианы, которая относима к любому социальному порядку, власти, принуждению. Тоталитарная власть в некоторых его суждениях чуть ли не отождествляется с «сильной» властью, навязчивая дисциплина на кафедре американского университета сопоставляется с порядками в ГУЛАГе, принудительное единомыслие в «Океании» – с тенденциями конформизма в либеральном американском обществе. Моменты сходства хорошо заметны, особенно с очень дальнего расстояния. Но существует и определенный предел сближения принципиально разных социальных феноменов; необоснованно перейдя его, даже не задумываясь об этом, можно утратить не только возможность соотнесения предмета исследования с социально-историческими реалиями прошлого, но и определенность позиций в актуальных и острейших современных ситуациях. Не только сегодняшняя Россия, но и большая часть современного мира еще долго будут вынуждены относиться к тоталитаризму как реальной и серьезной угрозе. Думаю, что «нормальным» никакое тоталитарное общество не было и не могло быть по самой своей природе. Социальный порядок нужен всякому обществу и государству, но особой проблемой он становится там, где сложившийся, привычный, «нормальный» порядок отсутствует. И сильное государство отнюдь не то, где власть постоянно демонстрирует насилие. Конец советского государства, как и власти С. Хусейна в Ираке, показал, что устрашающая власть сильной не была…

2. Хотелось бы оспорить некоторые упрощения в трактовке нашего советского прошлого 1960 – 1980-х гг. Вряд ли правомерно непосредственно относить данную Дж. Оруэллом характеристику «пролов» как «единственно свободного класса» к массе населения СССР.

И вряд ли стоит сводить действительно трудный, противоречивый, по-моему, еще далеко не завершенный процесс преодоления страхов и соблазнов системы в более образованных ее слоях к противопоставлению действительно героического радикализма В. Буковского жалкому конформизму всех прочих, надеявшихся на либерализацию страны, «социализм с человеческим лицом» и т. п. Историки и социологи, наверное, еще многие годы будут дискутировать о том, в какой мере способствовал отечественный «либерализм», например, от А. Твардовского до А. Сахарова, укреплению, а в какой – расшатыванию тотальной системы.

Искатели истины в социальном знании давно узнали и оценили работы и саму фигуру Зигмунта Баумана. В те годы, когда современная социологическая литература у нас была привлекательной, но непонятной редкостью, многие социологи «первого призыва» – тогда еще довольно молодые – учились разбираться в ее проблемах и методах мышления с помощью книг, издававшихся польскими коллегами. Когда где-то в середине 60-х мне нужно было подготовить курс лекций по социологии, образцом послужила блестящая книга З. Баумана «Введение в социологию».

Несколько наивные увлечения давних наших социологических опытов давно уступили место профессиональным разработкам чуть ли не по всем признанным темам, ежегодно переводится и публикуется множество специальных работ различного уровня и качества. Но, взяв в руки книгу З. Баумана «Свобода»[523], снова видишь, что такого разговора (по содержанию и по стилю) нам не хватает. Не хватает глубокого дыхания. Категории и парадигмы современной социологической науки, преимущественно прикладной, узконаправленной, имели глубокие корни в теоретической, исторической, социально-философской традициях. Об этом напоминает книга З. Баумана, где речь идет прежде всего о проблемах понимания свободы как абсолютной человеческой ценности, выступающей в парадигмах идеологических конструкций и в повседневной жизненной практике. С первых страниц своей книги автор как будто твердой рукой ведет читателя от проблемы к проблеме, обсуждает различные повороты темы, тактично разбирает с ним аргументы и возражения с разных сторон.

Не пытаясь пересказать содержание этих бесед, оставляю читателя наедине с увлекательной и убедительной мыслью автора. Ограничусь лишь некоторыми – навязанными социальными реалиями и профессиональным опытом – соображениями о том, как смотрится сегодня переход от теоретических высот к практическим, приземленным поворотам темы свобод (уже с маленькой буквы и во множественном числе).

В самом начале книги З. Бауман делает очень важное предупреждение: свобода кажется чем-то простым и понятным, когда ее нет. Узник рвется на свободу, не задумываясь над ее проблемами. Но, когда свобода приходит, она всегда оказывается и неполной, и непростой, неоднозначной, иногда даже опасной и нежеланной. С такого рода ситуациями людям и обществам приходится сталкиваться буквально на каждом шагу. В последнее время на переднем плане, более всего нас волнующем, – смысл и судьба свободы в недавно освободившихся (разными путями, от различных оков) странах, регионах, группах, в сознании и поведении людей. Как и в прошлом, люди далеко не всегда умеют определять меру собственной свободы, ценить ее и тем более – ею пользоваться.

Международные общественные организации (Human Rights Watch) делят страны на свободные, частично свободные, несвободные, принимая во внимание политический режим, положение массмедиа, права человека. Пытаясь разобраться в общественном мнении, мы постоянно сталкиваемся с другими оценками – с теми, которые используют люди («массовый» человек), определяя собственное положение. Результаты иногда поразительны. По данным социологических опросов, в 1995 г. утверждали, что чувствуют себя в нашем обществе «свободными людьми», 29 % взрослых граждан России, в 1999-м – 35 %, а в 2003-м – уже все 66 %. Между тем за эти годы не наблюдалось у нас ничего похожего на «шествие свободы в мире» (как представлял историю Гегель). Дело, скорее всего, в критериях, которыми пользуются люди: избавление от крайней нужды и угрозы остаться без очередной зарплаты многие готовы считать признаком наступления свободы.

Значительно серьезнее, впрочем, сегодня проблема сохранения обретенных обществом свобод. Большинство населения согласно с тем, что свободы слова, печати, занятия бизнесом – полезны и важны. Но не умеет и не хочет видеть, что приобретенные за последние годы свободы и права (не завоеванные в борьбе, а скорее дарованные обстоятельствами) оказываются под угрозой ограничений и отмен. Люди чаще готовы – по крайней мере на словах – высоко ценить те свободы, которые на них ответственности не возлагают, например «зрительские» (возможность смотреть, слушать, читать и пр.). Но никак не готовы эти свободы отстаивать. Даже заранее соглашаются с отменой прав и свобод, особенно когда это делается под предлогом интересов безопасности. В обстановке искусственно раздуваемого страха перед опасностью «мирового терроризма» большинство россиян соглашается отказаться от свободы передвижения и информации, от неприкосновенности личной жизни, то есть согласно вернуться к временам запретов, «прослушек», «глушилок» и прочих прелестей незабытого репрессивного порядка.

С недавних пор в публичную сферу запущено лукавое оправдание этой тенденции: нас убеждают не печалиться об утрачиваемых правах и свободах, так как их раньше в стране не было и народ к ним не привык. Уговаривают отречься от ростков свободы, от надежд на свободу, от стремления к свободе, зародившихся в годы перестроечных иллюзий.

Пожалуй, самое сложное в свободе – ее связь с ответственностью. Несвободный человек не выбирает путь и не отвечает за свои поступки. (Помните у Булата Окуджавы: «Как славно быть ни в чем не виноватым совсем простым солдатом».) Свободный человек – и только свободный человек – отвечает за себя и за других, за своих близких и за свою страну, за свой выбор и свои ценности. Извечные контраверзы предопределения и свободы воли приобрели в минувшем веке весьма конкретные и зловещие обличья. Э. Фромм объяснял пришествие тоталитаризма тем, что растерявшийся человек «бежал от свободы», соглашаясь отдать фюрерам с их доктринами полноту ответственности за дела и мысли.