Прилагательное «ленинский» стало безудержно использоваться по отношению к текстам и акциям начальственных лиц. Конечно, попытка создать иллюзию непосредственной преемственности власти и авторитета («от Ильича до Ильича») имела не больше шансов на успех, чем превознесение литературных или полководческих талантов бесцветного лидера. Но все более утверждавшиеся правила игры были таковы, что требовался не столько какой-то реальный успех, сколько рапорт об успехе.

«Юбилейная» эпоха ориентировала на воспоминания о героических свершениях прошлого. Отсюда идея превращения истории нашего общества в священную историю (здесь пригодился сталинский образец – и как метод, и как материал). История имела право на существование только как история великих побед безупречных героев. Не успели мы в конце 50-х годов трезво взглянуть на какие-то периоды собственной истории – например, Гражданскую и Отечественную войны, коллективизацию, 1937 год, – как все попытки объективного научного исследования велено было зачеркнуть и забыть. Обозначилось стремление под видом объективности реставрировать сталинский ореол. Речь шла о том, чтобы вставить правление верховного вождя в «священный» ряд – разумеется, с необходимыми оговорками относительно отдельных просчетов и отступлений.

Конец 60-х гг. отмечен рядом идеологических набегов. Разгромили Институт социологии. Экономистов стали прорабатывать за увлечение рынком, литераторов, художников, режиссеров – за «очернительство» и «антипатриотизм». Кстати, именно тогда заставили примолкнуть первые экологические движения, например борьбу за чистоту Байкала. Нестандартным подходам в науке вновь вменялось в вину отступничество от «незыблемых основ». Идеологических жрецов во главе с М. Сусловым отличала патологическая ненависть ко всему «неположенному» и «чуждому».

Мы излагаем события так, как они видятся из сегодняшнего дня. Но в середине 60-х годов многое еще казалось – а может быть, и было? – непредрешенным. Еще жил и сопротивлялся «Новый мир» Твардовского. Еще не было разбито, разогнано, деморализовано «поколение 56-го года, дети ХХ съезда». Еще не воцарились коррупция и безразличие.

Политическое развитие страны направлялось людьми, которые прошли соответствующий отбор. Но и сами эти люди проходили школу той политики, которую они проводили.

В 1968–1969 гг. закончился «переходный» период, победила концепция, которую на Западе нарекли «доктриной Брежнева». Под лозунгом «высоких интересов» социализма она утверждала правомерность диктата и монополии на истину. В новой обстановке оказалось возможным покончить с журналом Твардовского «Новый мир», впоследствии расправиться с академиком А. Сахаровым, переписать многие страницы истории Отечественной войны, заключать людей с «отклоняющимся социальным поведением» в спецпсихлечебницы… Голоса протеста звучали все слабее.

«Победители», добившиеся таких вот «успехов», не властны были, однако, приостановить вползание страны в глубокий социальный кризис: нарастало экономическое отставание, падал международный престиж страны, социальная и нравственная коррозия затронула не только верхи.

Однако не все молчали. Прямо или косвенно, публично или для узкого круга, а то и просто «в стол» – говорили, писали, печатали, передавали. Не была затоптана настоящая литература: пробиваясь через рогатки, она вела честный разговор с читателем, противостояла духовному разложению. Прорывались на сцены и экраны талантливые спектакли, кинофильмы мирового класса. Созревали граждански мыслящие силы и в аппарате – партийном и государственном. Подрастало новое поколение молодежи…

Иногда говорят, что високосные годы вмещают больше событий, чем годы обыкновенные. К 1968-му это, в самом деле, относится. Трудно назвать в последующие два десятилетия другой год, столь насыщенный событиями, притом имеющими далекие и серьезные последствия.

Этим годом для страны фактически закончились беспокойные «шестидесятые» и начался отсчет «застойных», как когда-то говорили, «семидесятых». (Социально-политическая хронология не совпадает с календарной: рамки условных 60-х охватывают период 1953–1968 гг., а 70-х – примерно 1969–1985 гг.) События 60-х у нас определялись попытками придать стране более современный вид, ничего не меняя по существу в общественном строе и в государстве.

Ключевой момент эпохи – осуждение Сталина, сделанное так, чтобы сохранить в неприкосновенности существующий режим. Отсюда – «оттепель» и цензура, шумная критика «культа личности» (была ведь такая фальшивая формула!), но не правящей партии, ХХ съезд и жесточайшее подавление венгерского восстания 1956 г., бесконечные перестановки в кадрах, но никакого намека на экономические и тем более политические реформы. Не было массовых расправ, но затравили Бориса Пастернака, запретили трогать Лысенко, поносили «формалистов», чуть было не разогнали Академию наук. Все эти метания связывались с взбалмошным нравом и стилем руководства Хрущева, поэтому выглядели неустойчивыми, зыбкими, часто казалось, что «все» может завтра же либо развалиться, либо вернуться к ситуации всеобщего террора. Позже стало ясно, что и попытки перемен, и их ограниченность имели более серьезные основы, чем характер Никиты Хрущева: правящий слой уже не мог жить по-старому, но не имел альтернатив.

Поэтому изменились времена и произошли необратимые перемены. Какими бы идеологическими выкрутасами ни пытались приуменьшить значение таких акций, как ликвидация лагерей и массовая реабилитация жертв, последствия были серьезными. Ушла атмосфера всеобщего страха и доносительства (хотя и устрашители, и доносители остались). Кроме того, исчез простейший источник дешевой рабочей силы – основа всех великих строек. (Иссяк и другой – бесплатная работа в колхозах.)

Эпоха 60-х стала подходить к своему концу с октябрьского партийного переворота 1964 г., когда властвующая элита избавилась от своего неугомонного и непредсказуемого лидера. Сразу появились опасения, что взят курс «полный назад», что произошел сталинский или военный переворот (о военной опоре власти стали говорить с 1965-го, когда юбилей Победы был очень пышно отмечен). Новые власти, которые долго казались случайными, временными, что давало пищу анекдотам о «временном правительстве», заявляли, что будут продолжать прогрессивную линию, но только без «субъективизма» Хрущева. Поначалу было непонятным лицо нового режима (тогда Брежнева называли «бровеносец в потемках»). Потом стало ясно, что лица-то и не было вовсе: самый длительный и стабильный в нашем ХХ в. режим оставался удивительно безликим. Их действия определялись не личными прихотями, а природой режима.

Придя к власти, Брежнев и компания постарались всех успокоить: правящий аппарат уверили, что его не будут перетряхивать, интеллигенцию – что ее будут уважать (отказались от планов разгона Академии наук, от реформы правописания, от поддержки Т. Лысенко), международных партнеров – что будут проводить миролюбивую политику (вскоре ей придумали и словечко – «разрядка»). Первым испытанием надежности таких обещаний стало дело Синявского – Даниэля. Их судили с большим пропагандистским шумом в феврале 1966-го, как раз в день десятилетия доклада «О культе личности…» на ХХ съезде; ничем больше эта годовщина не была отмечена. Тем самым власть показала, что она могла быть более или менее терпимой только до известного предела: ни малейшего покушения на интересы режима. Причем, конечно, монопольное право определять эти самые интересы сохраняло начальство.

Две связанные между собой линии событий определили напряженность 1968 года. С одной стороны, череда протестов и репрессивных действий, которая началась с процесса Даниэля – Синявского и продолжалась все 70-е годы. Сначала были довольно осторожные протесты против приговора, потом репрессии против протестовавших, протесты против репрессий и новые репрессии против протестующих и т. д. Главной формой протеста с 1967-го стали коллективные письма, адресованные «наверх», но распространяемые через каналы радио «Свобода», Би-би-си и прочие. Это приводило власти в ярость. Решено было ударить посильнее, и с осени 1967-го развернулась неожиданно жестокая кампания преследования «подписантов»: десятки и сотни людей из академической, писательской среды исключали из партии, выгоняли с работы, лишали возможности выезжать за рубеж, заставляли унизительно каяться и прочее. Одни замолчали, другие, оставшись без работы и перспективы, уехали из страны (через пару лет, когда это стало возможным), третьи – их было совсем немного – стали работать на «самиздат». Появилась тоненькая струйка полуподпольной бесцензурной политической публицистики, и она уже не прерывалась до конца 70-х.