Знаменитый Робинзон – этот подлинный портрет Экономического человека! – мог похвастаться тем, что буквально исполнял формулу «все мое ношу с собой». Он носил в себе весь мир нужных ему интересов, норм и ценностей; достаточно было ему счастливо выплыть на какой-нибудь неведомый остров, чтобы развернулась вся его жизненная программа – упорный труд, покорение природы и цивилизация дикарей. Участия других людей ему не требовалось. Но действовать по такому образцу уже давно никому не удается. И вовсе не потому, что не осталось необжитых островов и белых пятен на картах.

Развитие социальных институтов и разделения труда приводит к тому, что в формировании жизненной программы человека огромную, невиданную роль играют действия общественных институтов, системы воспитания и средств массового воздействия. Выражаясь фигурально, современный потомок Робинзона, оказавшись на необитаемом острове, станет искать указатель дорог, руководство по сооружению шалашей и, пожалуй, журнал мод… Ему нужны инструкция, стимул и пример других, чтобы действовать самому.

Сложной стала и ситуация с современными Пятницами. Экономическому человеку в свое время удалось проникнуть во все без исключения уголки мира и в какой-то мере подчинить индустриально-европейским стандартам регионы с различным культурным прошлым. Подчинить, но не преобразовать целиком. Трудная история «развивающихся» (или «модернизирующихся») обществ постоянно показывает сегодня, насколько сложно связан их верхний культурный слой – заимствованные плоды технического прогресса и дипломатические фасады – с более глубокими слоями культуры иного типа. На одном уровне – поле рациональной и целенаправленной деятельности Экономического человека, а под ним – пласты «исконных» культурных форм с их ориентациями на традицию и Традиционного человека. В переплетении таких слоев – исток многих трудностей всего процесса модернизации, которым сейчас охвачена большая часть населения нашей планеты.

Но это не все. Нечто подобное многослойности культуры социологи и психологи обнаруживают сейчас в структуре самой личности. Под поверхностью рационального и делового человека исследования обнаруживают ориентацию на комфорт и покой, стремление без лишнего риска и ответственного выбора сохранять свой статус и внутренний мир. В социологической литературе обсуждается, что представляет собой этот странный феномен – этот Пятница, живущий в Робинзоне, или, в более близкой нам терминологии, этот Обломов, сохранившийся в Штольце, – пережиток прошлого, некое новообразование наших дней или вечный парадокс человеческого существования?

Чтобы отчасти разобраться в этом споре, надо напомнить, что Экономический человек – не более как призрак с человеческим лицом, который самостоятельно существовать никогда не мог. Если же он действовал на умы и дела людей, то не в одиночку, а в некоем соотношении со своим антиподом, призраком Традиционного человека.

Призраки социального мира отличаются от персонажей мифов и суеверий, между прочим, тем, что их нельзя вызвать или прогнать при помощи символических манипуляций – заклинаний, проклятий. Будучи бесплотным, Экономический человек не реагирует на самые свирепые удары критики и не подлежит прямому суду фактов (ему не страшны суждения типа «так не бывает»).

Он уходит в тень, лишь будучи забытым: когда перестают пользоваться его мерой для оценки человеческих действий и стремлений.

В последнее время западные социологи собрали целые тома свидетельств, как будто говорящих об исчезновении нашего призрака.

Утверждают, например, что «экономическая этика» с ее ценностями упорства, риска и успеха теряет силу, уступая место ценностям покоя и пассивного развлечения.

Недавно в США вышло исследование «Люди против работы» – о распространении в американском обществе, в основном среди молодежи, безразличного отношения к трудовой и деловой карьере. Значительная часть нового поколения ценит сегодняшний досуг, комфорт, развлечения больше, чем будущие блага. Прилично оплачиваемое место большинству кажется более привлекательным, чем рискованная карьера предпринимателя, даже если она обещает неограниченные прибыли.

Сравнительно новый дух «цивилизации досуга», как назвал ее французский социолог Ж. Дюмазедье, быстро обнаруживается и в странах, не так давно приобщившихся к плодам технического и экономического прогресса. В Японии в 1965 г. 68 % опрошенных предпочитало увеличение зарплаты сокращению рабочего времени, а уже в 1968 г. – только 28 %. Среди японцев 40–49 лет ценность работы признавало более 80 %, а среди людей 16–29 лет – менее 40 %.

Ссылаясь на подобные факты, некоторые теоретики, например Д. Белл, готовы чуть ли не похоронить Экономического человека, провозгласив рождение новой фигуры – человека Постэкономического (сейчас любят говорить о постиндустриальном, посткапиталистическом, постхристианском и даже постцивилизованном обществе или обществах). Он ценит досуг, а не работу, сохранение статуса, а не достижение новых благ, покой, а не деятельность и т. д. Странным образом сочетаются в апологиях этого персонажа темы экологического кризиса, якобы навязывающего человечеству ценность простого биологического выживания, и поздние влияния восточной мудрости, где отказ от желания ценится выше, чем его удовлетворение. Например, в последнее время в западной культуре (и ее внутреннем оппоненте – так называемой молодежной контркультуре, представляемой хиппи и другими) быстро распространилось увлечение парадоксами философии дзен-буддизма.

Традиционный человек смотрел назад, на образцы прошлого. Экономический человек обратил взоры вперед, к рукотворимому будущему.

О Постэкономическом человеке, следуя тому же стилю, можно сказать, что он смотрит по сторонам. Он оглядывается вокруг, стремясь утвердить себя тем, что поступает и думает «как все». Возможно, поэтому он постоянно нуждается в каких-то искусственных возбудителях и стимулах «со стороны» – здесь в одном ряду выстраиваются символы юношеских бунтов и потребительских утех, мудрости «Востока» и безумия «Запада».

Но за всем этим трудно рассмотреть какую-то новую модель человека; скорее всего, перед нами лишь «антимодель», набор отрицательных характеристик, соотнесенных с тем же Экономическим человеком.

Он сделал свое дело в истории общества и общественного сознания. Но пока вертятся колеса нашей рациональной и технической цивилизации, его рабочее место никуда не исчезнет. Более того, современный престиж и современная роль технических систем в обществе ведет к постоянному возрождению «технических» иллюзий – попыток сводить социальные и экономические проблемы к технически разрешимым. Ведь полмира еще стоит на пороге индустриального переворота, и его призраки относятся там скорее к будущему, чем к прошлому.

Уходит со сцены не сам по себе Экономический человек, а миф о его универсальности и всемогуществе. Вместе с ним уходит и представление о некой модели «подлинного» человека, по которой можно или нужно кроить весь бесконечно многообразный человеческий мир.

Экономическое действие как специфический идеальный тип социального поведения характеризуют предельная рациональность, целенаправленность, оптимизация; необходимое условие его реализации составляет качественная определенность (квантификация) действия, благодаря которой становятся возможными соизмерение и эквивалентный обмен результатов действия[391]. С экономической, «внутренней» точки зрения такое действие беспредпосылочно, то есть «естественно» по отношению к человеческой природе или социальной системе[392]. Это значит, что его нормативно-ценностные параметры остаются вне поля внимания. Между тем для социологического анализа – предполагая последний достаточно зрелым методологически – рассмотрение таких предпосылок (рамок, контекста) представляет специфическую и постоянную проблему. Экспликация социально-культурного контекста такой предельной формы социального поведения, как экономическая, позволяет представить социальное содержание различных типов человеческих действий и общественных структур, значение эквивалентно-обменных отношений и соответствующих мотиваций[393].