Как всякий общественный перелом, перестройка вывела на общественную сцену ряд своеобразных личностей со своими амбициями, вкусами, фобиями и пр. (что резко отличало стиль бурных лет перемен от тягучего времени безликих функционеров), занявших те ролевые ниши, которые сформировались на политической сцене, например «консерваторов», «радикалов», «смутьянов» и пр. По сути, нашумевшие узлы личных противостояний (М. Горбачев – Е. Лигачев, Б. Ельцин – М. Горбачев) были скорее функциональными оппозициями таких позиций, чем собственно личными конфликтами.

Как уже приходилось отмечать, отвергая «устаревшие» средства решения социальных проблем, перестройка не создавала собственных адекватных средств. В результате постоянно появлялись «тупиковые» проблемы, не имевшие решения. Это относится к межнациональным конфликтам и национально-государственным претензиям. Власть, по сути, не решалась прибегать к испытанным в прошлом средствам массированного насилия (если их, следуя традиции, и применяли в нескольких ситуациях 1989–1991 гг., то как будто стыдливо и скрытно). Новых и адекватных средств (например, продуманных планов, рассчитанных на опережение ситуации, переговорных механизмов и пр.) у Горбачева не было, как не было желания их отыскать.

Главный успех перестройки – провал консервативного заговора («путча») в августе 1991 г. Страна, вооруженные силы и даже партийные структуры оказались неспособными последовать за заговорщиками. Но этот успех означал в то же время крушение самого «партийного» механизма перестройки, а вместе с тем и конец политической деятельности «главного механика» – Горбачева. Перестройка завершилась не поражением в противостоянии с консервативными оппонентами или с необузданными авантюристами, а исчерпанием собственных ресурсов. Впрочем, так же решались и судьбы предыдущих периодов нашей истории (не только «застоя»).

Возвращаясь к оценкам перестройки в общественном мнении, приходится признать, что состояние последнего сейчас исключает не только исторически справедливую, но и хотя бы более или менее взвешенную оценку перелома. Два фактора могут со временем изменить положение: во-первых, реальные позитивные перемены в жизни большинства, во-вторых, изменения в системе исторического и социального воспитания населения. В ближайшем будущем этого, к сожалению, ждать не приходится.

Происходящие в Украине события служат предметом пристального внимания и напряженных дискуссий среди политологов, социологов, социальных психологов, специалистов по международным отношениям. Если в конце 2004 г. в фокусе находились прежде всего электоральные ожидания, надежность результатов экзитполов и другие показатели текущей ситуации, то сейчас очевидно, что в обстоятельном социологическом анализе нуждаются сам социальный механизм общественно-политического поворота, его истоки и последствия.

Для России украинские события 2004–2005 гг. – как бы «зеркало», дающее общественному вниманию увеличенное отражение общих для обеих наших стран проблем и в то же время показывающее принципиальные различия в отношении к этим проблемам.

В социально-политических переменах в Украине и подобных им явлениях в разных точках «постсоветского» политического пространства – от России до Центральной Азии (Балтия не в счет) – действуют аналогичные факторы исчерпания и разложения «первоначальных» ресурсов – тех временных институциональных и персональных вариантов организации, которые повсеместно использовались после развала советской системы. Постсоветские властные механизмы повсюду конструировались из наличного материала – фигурально выражаясь, из «гнилых досок», скрепляемых «ржавыми гвоздями», то есть из остатков обветшавших социальных институтов, организационных и кадровых (партийно-хозяйственных, силовых и пр.) ресурсов прошлого строя. Результатом стало формирование ряда более или менее авторитарных, псевдодемократических или «полуазиатских», имитирующих исторические образцы восточных деспотий, режимов, в разной мере отмеченных чертами личной власти, сращивания политических структур с «приближенным» крупным бизнесом, региональными и родственными кланами, при неизбежной коррумпированности всех звеньев государственного механизма. Нынешние «оранжевые» и т. п. потрясения, окружающие Россию, независимо от своих национальных форм, степени организованности, успешности и пр., подтверждают неизбежность замены всех этих «времянок» социально-политическими конструкциями, ориентированными на стабильные современные образцы. С этими тенденциями связаны и требования перемен в правящих элитах.

Другая и не менее важная сторона той же проблемы выражена в исчерпании ресурсов переходной (временной, наспех сколоченной по обветшалым шаблонам) постимперской системы межгосударственных отношений – как политических, так и экономических, социальных, в значительной мере и межкультурных[480]. Как представляется, главным фактором разложения советской имперской конструкции была слабость ее центральных, то есть партийно-политических, структур, их крушение сделало невозможным формирование эффективных межгосударственных образований наподобие Британского (постимперского) содружества или Европейского сообщества (союза). Вряд ли могут быть удачными последние попытки в срочном порядке заменить проржавевшие политические скрепы энергоресурсными («газопроводными»), собственно говоря, попытки компенсировать утрату лидирующих позиций наделением России функцией энергосырьевого придатка бывшей имперской «периферии».

Надежды и иллюзии, связанные с украинскими и подобными им переменами последнего времени, приводят к реабилитации романтического восприятия революционных переворотов, основательно дискредитированного переосмыслением событий советского периода. Любой акт несистемного социального насилия, независимо от намерений его вдохновителей и участников, всегда и повсеместно приводил к тяжелым социальным потерям, не говоря уже о человеческих жертвах, разрушениях и пр. Один из давно известных уроков истории состоит в том, что предотвратить революционные катаклизмы со всеми их социальными издержками можно, лишь вовремя проводя назревшие изменения с помощью эффективных реформ. В принципе на перемены такого рода ориентированы современные общества и государства, в которых соперничество политических сил и представление социальных интересов различных групп происходят в легитимных рамках. Там, где этого сделать не удается из-за отсутствия соответствующих институциональных средств, «революционные» усилия в каких-то формах могут стать неизбежными. Ни в одном из государств, действующих на развалинах советской державы, не сформированы механизмы для «плавного» (парламентского, электорального) выхода из постимперского тупика.

Произошедшие или назревающие на постсоветском пространстве потрясения дают пример различных вариантов организованности и идеологизированности социально-политических перемен и массового участия в них. Во всех случаях совершенные изменения легитимизированы постфактум – парламентскими узаконениями, судебными решениями, всеобщими выборами. На одном полюсе оказывается «оранжевое» движение в Украине, почти предельно цивилизованное, тщательно подготовленное, подчинявшее факторы национального самоутверждения модернизационным ориентирам; на другом – переворот в Киргизии, где смена власти сопровождалась взрывами массовых страстей, контролируемых на традиционных или групповых уровнях.

Российское политическое руководство, за последние 14 лет не сумевшее и не пытавшееся всерьез стать лидером назревших прогрессивных перемен на постсоветской территории, в последнее время прилагает усилия для спасения даже наиболее одиозных и репрессивных режимов от «оранжевой» опасности. Такая позиция, несомненно, усиливает «антимосковские» компоненты в оппозиционных движениях. Но сегодня Россия не решается и не способна выступать в роли «жандарма» на постсоветском пространстве (каким был бывший СССР в бывшем соцлагере).