Удовлетворенность своей властью над людьми и своими доходами никогда, однако, не создавала высокого престижа статусу руководителя – это одна из наименее уважаемых профессий – и никогда не делала руководителя свободным и ответственным за свое дело. Именно руководители чаще других жалуются на «давление начальства». Они более всех подвержены социальным страхам (боязнь массовых репрессий, публичных унижений). Вслед за руководителями по ощущению собственной угнетенности стоят наиболее высокообразованные и культурные группы населения. Не чувствуют себя свободными 50 % мужчин и 42 % женщин, при этом в возрасте 20–39 лет – 59 %, старше 60 лет – 22 %, из лиц с высшим образованием – 53 %, с образованием ниже среднего – 35 %. Сильнее всего ощущают свою зависимость от начальства и от государства (то есть чаще упоминают о ней) обладатели крупных домашних библиотек.

Наряду с ощущениями зависимости и страха важнейшим структурообразующим средством в том мире человеческих отношений, который мы пытаемся изучать, выступает зависть. Не та, о которой писал в свое время Ю. Олеша, не жалкая зависть поверженного интеллигента к торжествующему хаму, а универсальная форма «негативной социальности» – нечто вроде модели социальных отношений, ориентированных на то, чтобы помешать чужому успеху. Характерна агрессивная реакция «человека очереди», которую обнаруживает, согласно нашему исследованию, добрая половина опрошенных.

Что вы подумаете, если встанете в очередь, а товара вам не хватит?

(в процентах от числа опрошенных)

Заметим, что эти данные получены на одной из предыдущих фаз развития всеобщего дефицита, характерного для советского общества. По ряду исследований ВЦИОМа, уровень доверия к людям в обществе невысок и имеет тенденцию к снижению. 35 % в декабре 1989-го полагали, что люди «пекутся не только о себе, стараются помогать другим», но 55 % были убеждены, что «люди чаще всего заботятся лишь о своей выгоде, судьба других им безразлична». На момент этого исследования 55 % полагали, что «людям можно доверять», но уже через год, в январе 1991-го, это мнение разделяли только 36 %. Недоверие к окружающим заметно растет.

В этой связи несколько замечаний о языке и языках социального взаимодействия, которые позволяют существовать диалогу и взаимопониманию в обществе. С периода насильственного разрушения стратифицированной, в частности элитарной, культуры в обществе значение универсального средства общения получила грубость, а мат приобрел статус «нормального» языка социального взаимодействия. Словесные оскорбления приходилось испытывать одной трети опрошенных, причем эта доля заметно выше среди более культурных и образованных (например, среди представителей гуманитарных профессий – 45 %, обладателей крупных библиотек – 62 %). Это значит, что в других общественных слоях постоянная грубость не воспринимается как оскорбительная.

Лишь 7 % населения не сталкивались с бюрократическим «хамством и равнодушием», и только 11 % удавалось успешно протестовать против него. Треть привычно терпит хамство начальников, а 37 % даже полагают, что оно в порядке вещей и необходимо.

Императив показного благополучия понуждал людей отворачиваться от темных и жестоких сторон жизни, равно как и от витальных проблем смерти, страданий, секса. По свидетельству наших респондентов, только у 28 % из них в семьях говорили о репрессиях. Разговоры с родителями о смерти вспоминают 11 %, о сексе – 4 %, о самоубийстве – всего 2 %.

Качества, которые женщины в первую очередь хотели бы видеть у своих детей

(в процентах от числа опрошенных)

Получается, что «советская» специфика требований к детям прежде всего в том, что на первый план выдвигаются требования порядочности и уважения к родителям, а также успешной учебы. Но принцип независимости (в нашем списке ему соответствует пожелание «быть самим собой») оказывается значительно более «американским». Примечательно, что о почтении к родителям чаще всего говорят сами родители, то есть имеющие детей; значительно реже (в полтора раза) упоминают о нем молодые люди. Такой принцип, как «работа для общего блага», чаще всего поддерживает поколение «дедушек». «Не забывать своих корней» – скорее пожелание «бабушек». Между тем чисто «молодежными» являются такие принципы, как «быть хитрым», «уметь ударить первым».

Чрезвычайно показательны для понимания общества и человека распространенные в различных социальных группах оценки насилия. Учтем, что в нашей общественной жизни явно выделяются три особые, «привилегированные» зоны наибольшего применения насилия против человека: преступность, армейская жизнь, карательная система.

Почти половина населения (опрос декабря 1989 г.) заявляет, что боится стать жертвой преступления, 15 % считают такую опасность «очень серьезной», 31 % – «достаточно серьезной», 30 % – «не очень серьезной» и только 18 % – «совсем не серьезной». Лишь 30 % опрошенных (ноябрь 1990 г.) полагают, что в стране можно жить, не нарушая законов. Около трети либо были судимы, либо имеют осужденных среди родственников.

Неблагополучие в армии в последние годы привлекает огромное внимание общества и прессы, поэтому основные болезненные проблемы армейской действительности сегодня хорошо известны. По одному из исследований ВЦИОМа 1991 г., 43 % опрошенных согласились с тем, что «служба в нынешней армии калечит юношей морально, а порой и физически». В другом опросе только 10 % сочли положение в армии благополучным, в то время как 40 % видят его «скорее неблагополучным», а 33 % – «совершенно неблагополучным». Чаще всего непорядки в армейской среде отмечают люди 40–49 лет, то есть в возрасте «солдатских родителей», что означает непосредственную связь оценок армейской жизни с печально известной практикой дедовщины и «землячеств».

Систематическое и грубое насилие в отношении каждого очередного пополнения армии нельзя сводить просто к бессмысленным издевательствам. Дедовщина – если учесть, что через ее влияние проходит больше половины юношей каждого призывного возраста, то есть огромная часть населения – представляет собой важный социальный механизм перехода от юношества к зрелости, от «домашней» жизни молодых людей (с родителями) к самостоятельной, претендующей на «мужскую». И вот этот ритуализированный переход оказывается школой деморализации, цинизма, агрессивности. Бессмысленное на первый взгляд казарменное насилие обладает на деле чрезвычайно важным смыслом. Плоды этой школы унижения (которую солдаты «проходят» за время службы сначала в пассивной, а затем в активной роли вершителей насилия) сказываются на моральной атмосфере всего общества.

При анализе ответов на вопрос о дедовщине в армии оказалось, что в обществе преобладает резко отрицательное отношение к этому явлению.

Молодые солдаты пишут из армии, что их там бьют те, кто старше. С каким мнением вы бы согласились?

(в процентах от числа ответивших)

Сильнее всего отрицательное отношение к дедовщине выражено у опрошенных старше 30 лет, причем у женщин («солдатских матерей») значительно больше, чем у мужчин. Позиция юношеской бравады («Настоящий парень…») сильнее всего у молодых людей до 20 лет (29 %). Чаще всего ссылаются на то, что «об этом писать не нужно», в 20–29 лет (18–19 %), в первые годы после службы. Как показали данные исследований, осуждение насилия варьирует по республикам бывшего СССР довольно заметно: от 48 % в Узбекистане до 59 % в России и 83 % в Литве.

Можно сказать, что на момент опроса в сознании людей (совокупного «советского человека») «гражданская» модель общества явно преобладала над «милитаризованной». С утверждением о том, что «устройство армии является образцом построения всего общества», согласились только 28 % опрошенных – впрочем, так ли это мало? – и не согласились 47 %, остальные затруднились дать определенный ответ.