Другой терминологический момент, который нередко заводит обсуждение в непродуктивный тупик, – обличение «проекта» реформ и поиски виновников (неудач или, при ином угле зрения, зловредности самих реформ). Но перенесение в социальное знание, притом на социетальный уровень, сугубо технологического и довольно строгого термина «проект» («либеральный проект», «советский проект», «нацистский…», «китайский…») – не более как дань наукообразной моде. Никакие реформаторы, революционеры, преобразователи, как, впрочем, и их противники, никогда ни в одной стране не имели и не могли иметь разработанных «проектов» изменений, которые соотносили бы цели, средства, затраты, прямые и косвенные общественные последствия предложенных действий. В лучшем случае имелись какие-то, например обоснованные чужим опытом, предположения о том, как скажутся данные политические, экономические, технические и прочие акции на положении общества.

Три основных тезиса, которые, как представляется, важны для понимания сегодняшних «координат» российского общества:

1) «всеобщее» стремление к сохранению существующего уровня стабильности, отсутствие линий открытого социально-политического противостояния (подобных тем, что существовали в 1987–1991 и в 1992–1999 гг.);

2) отсутствие долговременных возможностей для сохранения такой стабильности, принципиальная неустойчивость существующего соотношения сил и влияний на всех уровнях;

3) как следствие – едва ли не повсеместно доминирующее вынужденное стремление имитировать стабильность, уверенность, решимость, успехи, высокое общественное доверие в отношении власти (точнее, только одного ее носителя – президента).

Имитация – ключевое слово при анализе действий и оценок в различных сферах и на разных уровнях общественной жизни страны. Имитация означает использование формы, вывески, слов, лишенных реального содержания. Поэтому в одно и то же время можно имитировать какие-то либеральные перемены и отказ от них в пользу государственной монополии, соблюдение демократических принципов и стремление к авторитаризму, уважение к правовым институтам и сохранение «телефонного права», сближение с Западом и отгораживание от него – при довольно малых изменениях в реальном положении «дрейфующего» государственного корабля. Можно наблюдать имитации сильной (или «силовой») власти и активной оппозиции при слабости обеих. Имитация как будто устраивает «всех» в ситуации неопределенности интересов и позиций социально-политических сил. Она может быть более или менее осознанной (и тем самым превращаться в условную игру, фарс, не обязательно легкий) или – редко, может быть, в единичных случаях – приниматься «всерьез».

Никто не может отрицать, что в жизни людей и страны за последние 15–18 лет произошли огромные и в принципе необратимые изменения. Общественное мнение, например, в одном из опросов, проведенном в октябре 2002 г., как обычно выносит на первый план болевые точки, утраты (распад Союза ССР, падение жизненного уровня) и отодвигает на дальние позиции в списке такие достижения, как преодоление дефицитарной экономики, экономические и политические свободы. Исследователь, естественно, обязан анализировать более сложную картину, оценивать альтернативы, коридоры возможностей, социально-групповые аспекты, риски и другие компоненты происходящих процессов. Но и здесь особое внимание к незавершенным этапам и нерешенным проблемам вполне оправданно.

Нельзя считать завершенным распад советской системы на ее государственном, общественном, социально-антропологическом уровнях. Мы все еще живем скорее на развалинах «старого дома», чем в каком-то «новом доме». Элементы конструкций, характерных для ушедшей эпохи, продолжают действовать, в том числе в установках и стереотипах массового сознания, которые обнаруживаются в исследованиях. Трудно оспаривать необратимость произошедших перемен хотя бы в их разрушительной части. Нигде и никогда не бывали «обратимыми» изменения исторического масштаба, даже в условиях консервативных перестановок в правящих элитах, реставраций, контрреформ и иных поворотов. Но никаких гарантий плавного развития и рационального выбора вариантов перспективы отсюда не следует.

Если в начальные («перестроечные») годы перемен происходил, условно говоря, выбор между традиционно-советскими и реформированными моделями социализма, а позже – между различными вариантами преодоления этих моделей, то сейчас перед страной более сложный выбор типа политического режима, экономического строя, социальных гарантий, наконец, места в мировом сообществе. Дилемма «план или рынок» утратила смысл, в сегодняшней (и послезавтрашней) повестке дня – вопрос о том, какой тип рыночных отношений утвердится в стране: «дикий» (азиатский, южноамериканский, европейский начала XIX в.) или «цивилизованный», современный, – и о том, насколько реально демократичным будет политический строй, насколько будут сохранятся диктаторские, деспотичные, авторитарные, холопские традиции и т. д.

Одна из приметных особенностей нынешнего положения в стране – всеохватывающая установка на стабильность. Это не равносильно удовлетворенности существующим положением. Признаки социального недовольства наблюдаются практически во всех слоях – от бизнесменов до военных. Местные выборы последних месяцев на уровне субъектов федерации обнаружили довольно напряженное противостояние сил, с трудом поддающихся воздействию «центра» (президентского). Очагом дестабилизации, конечно, остается Чечня.

Однако в общероссийских масштабах никто, по всей видимости, не хочет и не может добиваться решения своих проблем с помощью открытой конфронтации. Ничего напоминающего внутренний конфликт М. Горбачева с партийными консерваторами в годы перестройки или публичное, провокационное противостояние Б. Ельцина сначала Верховному Совету, потом компартии сейчас не видно. Никакая парламентская оппозиция и вообще никакая политическая сила – ни «левая», ни «правая», ни воинственно-патриотическая – не могут сейчас решиться на прямое противостояние президентскому «центру». Если не считать демонстративных словесных выпадов в адрес власти, видимая на политической верхушке борьба – это борьба за влияние на президента, попытки склонить его на свою сторону хотя бы для получения нужной резолюции, в ином варианте – попытки просто устраивать свои дела «под крышей» администрации. Такая ситуация означает, что все явные или неявные участники политических акций сегодня прежде всего опасаются утратить те позиции и тот капитал, который они получили ранее (места в Государственной Думе или около правящей администрации и пр.). Но и «невлиятельные» силы, то есть масса населения, совокупный электорат, помня о катаклизмах минувших лет, опасаются потери хотя бы существующей стабильности.

Стабильность «застойной» эпохи закончилась обвалом, а значит, была весьма неустойчивой. (Обвалом, хотя и растянутым во времени, закончилась 50 лет назад и эпоха сталинизма.) Нередко возникающее в современной публицистике уподобление нынешней ситуации временам «застоя» имеет некоторые основания – нефтяная труба в фундаменте экономического благополучия и прочее, – но все же малосодержательно. В основе видимой стабильности брежневского периода – инерция движения сложившегося социально-политического механизма по привычной траектории; нынешняя же претензия на общественную стабильность глубоко конъюнктурна, опирается на вынужденное обстоятельствами согласие нескольких разнородных групп влияния при всеобщей политической апатии. Символическим центром этого – далеко не «сердечного» – согласия является фигура действующего президента. На ближайшую перспективу (месяцы, годы до следующего электорального цикла, например) такое согласие достаточно прочно, поскольку вовлеченные в него силы в этом нуждаются, в более дальней перспективе оно вряд ли может сохранять устойчивость. Ни умеренный экономический рост, собственно воспроизводящий уровни производства и потребления, достигнутые до обвала 1998 г., ни ограничение парламентских, политических и масскоммуникативных «раздражителей» не могут обеспечить существующей социально-политической конструкции стабильной перспективы.