По-видимому, можно считать, что чем больший удельный вес в современных цивилизациях (в смысле затрат энергии, интересов, времени) занимают различные формы человеческой деятельности, которые в статистическом учете и социографическом описании принято относить к досугу (что и составляет реальное содержание «цивилизации досуга»), тем больше их общественная значимость и общественная принудительность. Выражаясь несколько фигурально, можно распознать три основные силы, которые ведут «конкурентную» борьбу за влияние на этом поле: во-первых, это сфера социально-трудовых отношений (включая сюда разного рода приложения, продолжения и проявления в виде профессионального образования, общественных организаций, транспортных перемещений), во-вторых, это сфера массовых коммуникаций (включая сюда действие рекламы, пропаганды и т. д.), в-третьих, сфера «традиционных» по своему происхождению и изменяющихся в современных условиях семейно-бытовых связей (обязанностей, обычаев). Вряд ли можно усмотреть на этом поле какие-то специальные зоны неприкосновенности индивидуальности человека, специфичности его вкусов и неповторимости его творчества, то есть его свободы в том смысле, которым вдохновлялась классическая философская антропология. Свободная деятельность человека существует и может существовать во всех сферах его жизни и времени, на пересечении влияний разных социокультурных сил, в борьбе с ними и за их рамками, или, как выражался Маркс, «по ту сторону» царства необходимости (см.: т. 25, ч. 2, с. 387).

Концепция человека, присущая экономическим воззрениям Маркса, носит конкретно-исторический характер, она в высшей степени полемична, поскольку связана с общим «выяснением отношений» с предшествовавшей социально-экономической мыслью. Методологические принципы понимания места человека в социально-экономических процессах, использованные им, составили целую эпоху в самосознании общества. Обращение к ним и сегодня важно для понимания современных тенденций и форм экономической деятельности человека.

Знакомиться с призраками не так просто, поэтому предпримем сначала обходное движение – через классический литературный пример:

«Павел Петрович взмахнул руками.

– Я вас не понимаю после этого. Вы оскорбляете русский народ. Я не понимаю, как можно не признавать принсипов, правил! В силу чего же вы действуете?

… – Мы действуем в силу того, что признаем полезным, – промолвил Базаров» («Отцы и дети», глава Х).

Здесь перед нами очень четкое и очень принципиальное противопоставление двух типов человеческой деятельности и, соответственно, двух человеческих типов. Один из них на первое место ставит соблюдение «принципов, правил» (социальных ценностей и норм, как сказал бы социолог). Это «нормативная» ориентация деятельности. Другой тип действия обращен прежде всего не к правилу, а к результату, которого надо достичь («польза»). Такое действие называют целенаправленным, или утилитарным.

Мы сейчас хорошо знаем исторический смысл противостоящих «правила» и «пользы» в эпоху Тургенева. В среде «новых людей» обращение к таким категориям человеческого действия, как польза, интерес, расчет, было тесно связано со стремлением вырваться из-под гнета обветшавших «принсипов». Притом «польза» здесь неизменно казалась общей, а интерес – народным, ибо расчет предполагался настолько разумным, что вел к полному совпадению блага человека и человечества. Беспокойные лучи света, пронзившие «темное царство», неизбежно возбуждали ослепительные иллюзии.

Между тем источник (вернее, пожалуй, индуктор) беспокойства в иных пределах к этому времени был уже хорошо известен и рассмотрен с разных сторон и обладал своим именем. Собственно, имена эти менялись с возрастом подобно тому, как это происходит у отдельного человека: на смену уменьшительной форме имени приходит официальное, сопровождаемое отчеством и фамилией, указанием на социальные роли и престижные титулы. Если представить метаморфозы имени нашего героя в сокращенном виде, они выглядят так: на возрожденческой заре Нового времени это был «просто» Человек, в век Просвещения – Рациональный человек, в промышленном же столетии он получил имя Экономического человека, под каковым и был занесен в святцы европейской истории. (Имя это, кстати, как говорят, придумал английский логик и экономист Джон Стюарт Милль.)

Социально-экономическая основа этих метаморфоз достаточно известна. Высокая фантазия конца христианского Средневековья выносила идеал «нового», универсального и свободного человека. Но когда этот человек действительно родился – после промышленного переворота и утверждения буржуазного строя, – он оказался универсальным лишь в смысле своей деловитости, что же касается его устремлений, то они оказались универсально-узкими.

Как сказано в «Коммунистическом манифесте», достигнув господства, буржуазия «не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного “чистогана”. В ледяной воде эгоистического расчета потопила она священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской сентиментальности». «Голый расчет», «эгоистический интерес» – это и есть черты Экономического человека. Он буржуазен с головы до пят, ибо воплощает не только качества сравнительно небольшой социальной группы, но и дух, противоречия и иллюзии целой эпохи.

Этой фигуре в свое время много досталось от сторонников и противников: ее превозносили и поносили, призывали освобождать от пут и ограничивать, порицали за узость и за универсальность. Сейчас ее скорее бранят: «Экономический человек – это личность, которая всегда стремится максимизировать свой долларовый доход или минимизировать свои долларовые затраты… Предполагается, что экономический человек занят холодным расчетом. Он обладает полной информацией о рынке и всегда делает верный шаг. Экономический человек не имеет страстей и никогда не допускает, чтобы его эмоции вмешивались в его дело… Это самая бессердечная и отвратительная личность. К счастью, мы не встречаем экономического человека в реальной жизни…» (из американского пособия по «экономике потребления»). Легко заметить, что в этом пассаже наш герой изображен весьма примитивным эгоистом. Первооткрыватели (или родители) возлагали на него более серьезные надежды.

Адам Смит: «Естественное стремление каждого человека улучшить свое положение, если ему обеспечена возможность свободно и беспрепятственно проявить себя, представляет собой столь могущественное начало, что одно оно способно без всякого содействия со стороны довести общество до богатства и процветания» («Исследование о причинах богатства народов»). Отметим самую интересную черту этого рассуждения: считается, что стремление каждого к собственному благу ведет к благу для всех. Но если так, достаточно одной страсти – к увеличению собственного богатства, – чтобы привести в движение весь механизм общества, главной фигурой которого является Экономический человек.

А поэтому – независимо от социальных симпатий первооткрывателей – он быстро приобрел значение универсальной модели, по которой кроили свои воззрения о «подлинном» (и «будущем») человеческом обществе и трубадуры, и противники буржуазного эгоизма. Именно по такой мерке скроены утопии, где было обещано идеально подогнать все общественное устройство к нуждам человека. Холодная фантазия их авторов переносила черты Экономического человека на социальную конструкцию, спроектированную так, чтобы растворить без остатка проблемы и противоречия жизни людей. Кстати, пожалуй, лишь в этом виде наш персонаж мог приблизиться к своей материализации: за пределами утопической схемы, в мире реальных людей он оставался призраком.

Правда, зримым, действующим и умопостижимым – не чета тем оккультным фантомам, что порой подымаются в сознании общества до уровня моды.