Фелис, стоя у окна, не счел нужным обернуться и небрежно бросил через плечо:

– Это правда; она не похожа на обычных венецианок. Но от этого ее внешность только выигрывает. Людям нравится думать, что они встретили редкую красоту, тогда как остальным недостало ума и утонченности, чтобы оценить ее по достоинству. И они неизменно расстраиваются, услышав, как кто-либо другой восторгается ее очарованием.

– Ты тоже полагаешь ее красивой? – Сосия подошла к нему поближе, надеясь, что он обнимет ее в знак приветствия.

– Я нахожу ее привлекательной. Она привлекает меня. – Фелис наконец-то отвернулся от окна и холодно кивнул ей.

– А она знает об этом?

– Я представил ей некоторые неопровержимые доказательства этого, – беззаботно отозвался Фелис.

Сосия зажмурилась и процедила сквозь стиснутые зубы:

– А я‑то думала, что ей полагается быть выше подобных вещей.

– А, она позволяет мне иметь себя, но каким-то образом это ее ничуть не задевает. Она просто выше этого.

– Почему же, в таком случае, она вообще знается с тобой?

– Думаю, чтобы приятно провести время в ожидании кого-то получше.

– Лучше тебя?

Сосия резко отвернулась, попутно свалив на пол небольшую стопку бумаг. Она наклонилась, чтобы поднять их, но Фелис решительно оттеснил ее в сторону.

– Не трогай. Это пробный оттиск.

– Это доказательство того, что редактор – пьяница. Это ведь работа Скуарцафико, верно? Я слышала, что он переметнулся к Жансону. И ты тоже, Фелис? Бедные Венделин и Бруно, на что они могут рассчитывать, имея таких друзей, как ты? Как ты мог, да еще с женой Венделина…

Она указала на две ошибки на первой странице и небольшую кляксу в нижнем левом углу. Фелис не уставал изумляться ее знаниям. Они опровергали его теорию о том, что она живет одними инстинктами, которые позволяли ей совокупляться, не приплетая к этому чувства, для получения сугубо плотских удовольствий.

– А что тебе известно о Скуарцафико, Сосия? Нет, не трудись отвечать. Иначе в том интересном запахе, что исходит от тебя, я различу вонь прокисшего вина. Но я все равно не понимаю, как ты могла – или как смог он, даже учитывая, что ты его спровоцировала. Ведь наверняка минуло уже много лет с той поры, как он занимался любовью с кем-либо еще, помимо бутылки.

– Ты считаешь, что мне недостает разборчивости?

– Ты умна, Сосия, так что нет, дело не в этом. Ты умна, как pantegana[187]. Ты – крыса, что бегает по Венеции, сея грязь и скверну.

Сосия, различив в его обычно невозмутимом голосе непривычно резкие нотки, быстро подняла голову и отступила за стол. Ей удалось невозможное: она разозлила Фелиса. И о причинах она тоже догадалась мгновенно. Он подцепил от нее заразную болезнь, он, всегда отличавшийся неизменной разборчивостью и чистоплотностью. Фелис уже давно перестал устраивать ей тщательные осмотры, как сделал в первый раз, когда они возлегли вместе. Она знала, что он всегда проверяет своих шлюх и случайных любовников, так что, кроме нее, заразить его больше было некому. В этот самый момент жжение в области гениталий стало нестерпимым, и она потерлась о край стола. Сосия пожалела о том, что не воспользовалась травами, которые оставил ей Рабино. После того как она устроила разгром в его аптечной мастерской, он больше не предлагал ей их. Впрочем, она и не собиралась просить его о помощи, как и не интересовалась тем, почему некоторые ее клиенты заболели, тогда как другие, например Бруно, оставались здоровыми.

Фелис сказал:

– Да чешись-чешись, не стесняйся! Кто это был, Сосия? Который из шести твоих мужчин? Хотя, собственно говоря, разве тебе хватит шести? Я просто решил, что ты взяла по два из каждой колонки в своем гроссбухе. Но если ты можешь спать с шестью, то почему не с девятью? А теперь, Сосия, позволь мне представить вас друг другу – левая нога Сосии, познакомься с ее правой ногой. Я знаю, что когда-то вы были очень дружны, но теперь проводите время порознь, так что будем считать, что вы никогда не встречались.

Он обошел стол кругом, брезгливо взял ее двумя пальцами за рукав и подвел к зеркалу.

– Сосия, посмотри на себя. Твое лицо отпечаталось в паху и на губах стольких мужчин, что стало похожим на маску, которую передают из рук в руки на карнавале. Вот это правильно, – сказал он, когда она плюнула на свое отражение в зеркале. – Ты никогда не глотаешь свою слюну, если можешь проглотить чью-либо еще. Да и чистой ты выглядишь только потому, что семя смывается. Учитывая платежеспособность твоих клиентов, ты должна быть богатой, как Крез. Ты хоть знаешь, кто наградил тебя этим подарком, которым ты столь любезно поделилась со мной? Кстати, перед уходом ты должна будешь оставить мне счет. Похоже, я забыл оплатить свои долги. Какова нынешняя ставка? Рискну предположить, что 40 zecchini[188], чего вполне достаточно, чтобы наполнить маленький ночной горшок.

Сосия негромко ответила:

– Я беру деньги только с венецианцев.

– Почему?

Она уставилась себе под ноги.

– Почему я должна рассказывать тебе об этом?

– Значит, только потому, что я – из Вероны, твои услуги мне обошлись бесплатно? А с Бруно ты не берешь денег потому, что он – сирота, я полагаю? Подожди, ну, конечно, я вспомнил: он же – только наполовину венецианец. Значит, половина обслуживания достается ему даром.

– Бруно я выбрала сама, подумав, что это будет славно. Я никак не ожидала, что он превратится в такого зануду.

– Бедная Сосия! Как же тебе приходится нелегко! Полагаю, страдания Бруно не идут ни в какое сравнение с твоими?

Сосия взяла в руки кувшин с молоком, стоявший на подносе на подоконнике, не торопясь, вернулась к столу и вылила молоко густой струей в выдвинутый ящик, где сушилась законченная рукопись. Розовые и желтые чернила моментально окрасили мраморными разводами маленький прямоугольный молочный бассейн.

Поначалу Фелис заговорил сам с собой.

– Эта женщина окончательно разучилась управлять собой, – с изумлением заметил он. Совсем недавно он гневался; но, вместо того, чтобы разозлиться еще сильнее, он лишь обрел спокойствие и отстраненность. Фелис взял рукопись в руки.

– Говори со мной! – истерически выкрикнула Сосия.

– И о чем хочет поговорить со мной полоумная женщина?

– О том, что я сейчас сделала, естественно. Bog te jebo, чтоб Господь тебя трахнул!

– Что ж, я мог бы многое сказать тебе, – невозмутимо ответствовал Фелис. – Например, что своим поступком ты отняла у меня год жизни, Сосия.

– Это бессмысленная и бесполезная жизнь. Буквы алфавита, а не жизнь. Во всяком случае, не жизнь настоящего мужчины.

Но Фелис явно не желал выходить из себя. Вместо этого, пока она бесцельно крутила в руках опустевший кувшин, он перевернул две страницы и принялся читать. Сосия судорожно вцепилась в ручку. Несмотря на свою кошмарную выходку, ей так и не удалось ранить его чувства – она добилась лишь легкого раздражения.

– Фелис, неужели ты на меня не сердишься?

Он не поднимал головы до тех пор, пока она не ударила в стену кувшином, чтобы привлечь его внимание.

– Мне трудно сердиться на тебя, поскольку мои чувства не задеты. Я постараюсь объяснить, что имею в виду: для тех из нас, кто любит их, книги – это жизнь. А это – не та любовь, которую ты можешь понять. Это – хрупкая и тайная любовь, та, которую питают к своим детям родители. Книга никогда не бывает безупречной, такой, как, например, представление о ней. Только в голове автора она бывает прозрачно-чистой и волшебной, а воплощение ее оказывается несовершенным, оно несет лишь запах оригинальной идеи…

Сосия завизжала:

– В такой момент ты еще способен рассуждать о книге? Твоя любовь к ним неприлична и бесстыдна. Женщина для тебя – как любовник на стороне. То, чего нужно стыдиться!

Она швырнула кувшин, который с грохотом ударился о дальнюю стену. Из его донышка брызнули белые слезы, стекли по красной краске и сорвались вниз, упав на глиняные черепки. Фелис с отвращением взглянул на беспорядок и заметил: