– Венеция, – с улыбкой говорил он жене, – пребывает в перманентном состоянии жажды новых историй, вот почему она изобретает байки о призраках. Это всего лишь урчание в желудке, требующее новизны и видений.

Но его жена только покачала головой и сообщила ему, что в результате таких вот историй венецианцы, случается, умирают.

– Если и умирают, то не от призраков; они умирают от того, что слушают все эти истории и забывают о житейской практичности. Этак действительно можно в некотором роде превратиться в призрака.

Его супруга с улыбкой возразила, что он так и не понял венецианцев. На этом они и остановились, после чего, взявшись за руки, отправились взглянуть на своего сына, мирно спящего в кроватке, и все разногласия тут же были изгнаны из комнаты при виде его мягких губ, полуоткрытых в улыбке.

Но в тот день в Ca’ Dario Венделин обнаружил, что Венеция в достаточной мере проникла в его кровь, чтобы его внимание привлек чудесный предмет, который он захотел приобрести для себя. Кроме того, поразмыслив, он пришел к выводу, что его покупка самым практическим способом докажет жене, что таких вещей, как дом с привидениями, попросту не существует. Маленький изысканный кусочек Ca’ Dario в их собственном жилище излечит ее детские страхи перед палаццо, да и, как он надеялся, перед всеми остальными местами.

Не исключено, что он искал утешения в столь экстравагантном поступке. Сейчас, когда дела его шли весьма плачевно, это был жест отчаянной и безнадежной веры – вложить деньги в покупку какой-либо вещи исключительно ради ее красоты.

А деньги у него были при себе. Сегодня днем он обошел местных cartolai. Ни один из них не продал ни единого экземпляра Катулла в тот день. Но ни один из них не получил удовольствия от унижения Венделина фон Шпейера, и многие поспешили уплатить ему старые долги, так что рукав ему оттягивала приличная сумма серебром. И не имело никакого значения, что эти деньги можно было потратить на куда более насущные нужды. Он с обожанием взирал на серо-зеленое бюро, поглаживая кончиками пальцев края монет, покоившиеся внутри рукава.

Он насчитал в нем сорок семь выдвижных ящичков, на каждом из которых были нарисованы премиленькие и крайне неприличные сценки из деревенской жизни. Венделин подошел ближе, с удовольствием рассматривая влюбленные пары, которые сплелись в жарких объятиях в лесах и рощах. Три года назад он бы немедленно отвернулся, залившись краской. Сейчас же он с жадностью рассматривал бюро, отметив четыре плетеные ножки спереди, четыре прямые – сзади и темные трещины возраста, кое-где избороздившие его гладкую поверхность. В мареве жаркого дня оно, казалось, дрожало и расплывалось перед ним и даже сделало крошечный шажок ему навстречу.

Он выдвинул один из ящичков и обнаружил внутри полое воробьиное яйцо, покрытое пятнышками веснушек, словно бедное детское личико. В соседнем ящичке лежало большое черное яйцо, внутри которого по-прежнему оставался белок, если судить по весу и отвратительному запаху. В третьем перекатывалось красное яичко, пустое и невесомое, как мыльный пузырь. В четвертом отделении обнаружилось крошечное куриное яйцо.

«Должно быть, бюро принадлежало какому-нибудь любителю пернатых или коллекционеру яиц, – подумал Венделин, – кому-нибудь вроде молодого Бруно». При мысли о Бруно, к которому он относился с отеческой любовью, бюро показалось ему еще милее.

В голове у него забрезжила идея о том, какое замечательное применение он ему найдет. И какое удовольствие он получит, претворив этот план в жизнь!

– Сколько? – поинтересовался он у торговца, наклоняясь к нему поближе, поскольку в эту минуту между ними свистнул порыв ледяного ветра, всколыхнув душный воздух. Тот назвал сумму, настолько же нелепую, насколько и ожидаемую Венделином.

– Оно из Дамаска, вы только взгляните на…

– Сколько? – Ветер взъерошил волосы Венделина, отчего те встопорщились, словно иглы ежа.

Торговец обнажил в улыбке зубы.

– Этот бесценный и замечательный предмет мебели прибыл сюда по морю…

Венделин постарался, не слишком нарушая приличия, прервать поток его красноречия. Он торопился укрыться от ветра, который забрался ему под воротник и неприятно холодил щетину на подбородке. Более того, ему представлялось верхом безвкусицы спорить о деньгах, когда прекрасное бюро стояло совсем рядом. Как можно оценить в денежном выражении подобную красоту и полезность? Он чувствовал себя так, словно прикидывал стоимость собственной жены. Развязав рукав, он вручил торговцу три дуката, которые тот потребовал, пытаясь не думать о том, что они составляют стоимость полугодичной аренды небольшого дома. Пока венецианец стоял с открытым ртом, Венделин старательно втолковывал ему, что завтра в три с половиной часа пополудни сюда придут двое подмастерьев из stamperia и заберут у него бюро. Торговец молча улыбнулся и, порывшись в своем переднике, стал выписывать ему купчую, которую Венделин, не читая, сложил вчетверо и сунул в рукав, радуясь тому, что получил документальное подтверждение своего фантастического приобретения.

– Бюро из Ca’ Dario? – Его жена непритворно содрогнулась. – Там обитает сам дьявол.

– Собственно говоря, оно из Дамаска. Дорогая, ты сама прекрасно знаешь, что предрассудки, которыми полнится город насчет того дома, не имеют под собой никаких оснований. Мужчины и женщины умирают в каждом палаццо Венеции. – Ослепленный воодушевлением, которое вселила в него покупка, он не обратил внимания на тень печали, омрачившую ее чело, когда она постаралась не противоречить ему.

– Пожалуйста, не привози его сюда.

– Ах, ты ведешь себя очень глупо, любовь моя. Это очень красивая вещь. Ты сама всегда говорила, что мы должны окружать себя красивыми вещами. Разве не так поступают истинные венецианцы? Только посмотри на стекла, которые ты собираешь.

Венделин привлек жену к груди. Его охватило раздражение, когда он заметил, что она вся дрожит. Это лишало его поступок прелести и очарования. Неужели он не имеет права на один-единственный импульсивный и оригинальный жест? Который мог совершить любой венецианец, удостоившись потом заслуженных похвал?

– Я не хочу, чтобы эта вещь попала к нам в дом. Я умоляю тебя.

– Я уже заплатил за него. – Венделин протянул ей купчую. – Не плачь. Вот увидишь, оно тебе понравится. – Он ободряюще улыбнулся, глядя на нее сверху вниз.

– Я уже ненавижу его. В нем таится зло, – сдавленно пробормотала жена, уткнувшись лицом ему в мантию. Потом она поднесла бумагу к свету, как делала всегда, чтобы взглянуть на водяные знаки, и воскликнула: – Посмотри! Это же таракан! – И швырнула купчую на пол.

Венделин едва удержался от грубости. Отстранив ее от себя, он взял жену за плечи и заговорил громче, чем следовало, глядя ей в глаза и легонько встряхивая в такт словам:

– Скорее всего, это – священный скарабей, а не таракан. Ты раздуваешь из мухи слона, любовь моя. Ты меня разочаровываешь. Эта твоя вера в призраков сродни чесотке, когда ты расчесываешь ранку до крови и она воспаляется.

Ему было непривычно и больно разговаривать с женой таким тоном, но остановиться он не мог. А жена, вместо того чтобы испугаться произошедшей в нем перемены, казалось, решила проявить в ответ упрямство, хотя и в меньшей степени. Она потянула его за рукав и заговорила с ним непривычным высоким голосом:

– Пожалуйста, выслушай меня.

Венделин вдруг почувствовал, как в груди у него поднимается совершенно несвойственная ему ярость. Он стряхнул ее руку со своего рукава.

– Ты ведешь себя неразумно. Ты привыкла всегда поступать по-своему. Ты – избалованная и самовлюбленная женщина. Перестань вести себя как маленькая девочка. Тебе давно пора повзрослеть. Выброси эти глупости из головы.

Жена Венделина поднесла отвергнутую им руку ко рту, словно для того, чтобы сдержать уже готовый сорваться с губ ответ. Между ними возникло неловкое молчание, пока они стояли, глядя друг на друга.