Но, когда он явился к ней, еще живая Сосия плюнула в него. Она не разделяла его робкие фантазии.

Она ничего не сказала ему, но, когда он уходил, пробормотала, глядя ему вслед:

– Я сожалею только о том, что, среди прочего, меня обвинили в преступлениях, которые я еще не успела совершить. Кстати, убери это дурацкое выражение вины со своего лица. Вы ни в чем не виноваты, господин доктор, prodati muda za bubrege.

– Что это значит?

– Мои родители продали тебе яички вместо почек.

Он не обернулся. Рабино вовсе не желал ей столь страшной смерти, но не мог подавить и возмущения, которое захлестывало его при мысли о том, какой позор она навлекла на себя и, следовательно, на него тоже. Ему было стыдно за свой эгоизм, но поделать с собой он ничего не мог – подленькие мыслишки так и крутились в голове. Он станет вдовцом, к которому не захочет прикоснуться ни одна женщина, а ему самому уже до конца жизни не набраться уверенности, чтобы сделать первый шаг кому-нибудь навстречу. Он, даже больше, чем Малипьеро, единственный изо всех мужчин Сосии будет нести ее грехи на себе. И в могилу он сойдет, так и не узнав настоящей нежности. Но Рабино резко напомнил себе: «Я заслуживаю этого, потому что был одним из ее насильников».

Он беспокоился, что Сосия усугубит свои грехи, предприняв попытку свести счеты с жизнью, но теперь понял, что она будет бороться до конца. Она не собиралась умирать тихо и незаметно. Она уже ненавидела смерть, и из этой жизни уйдет, царапаясь и кусаясь. А он, Рабино, относился к ней так, словно она уже умерла, обретя возобновленную невинность.

«Смилуйся над нею, Господь, – молился он, – забери ее у нас как можно скорее и чище».

А за стенами камеры ревела и бесновалась толпа.

– Послушай их, – бросила Сосия в удаляющуюся спину Рабино. – Такое впечатление, что они все имели меня.

Он вдруг обернулся к ней, преисполнившись внезапной горечи.

– Да, это справедливо в отношении многих, но их ты не найдешь среди тех людей, что завывают снаружи, как дикие звери. Они тоже бросили тебя. Где они сейчас, те мужчины, которые говорили, что любят тебя? Где благородные вельможи? Где все остальные? – Слова его еще висели в воздухе, а он уже устыдился их. – Я прошу прощения, Сосия. Сейчас ты не заслуживаешь того, чтобы выслушивать от меня грубости.

– Нет, заслуживаю.

– Быть может, ты любила этих мужчин. Обо мне ты не беспокоилась никогда, поэтому я не могу распознать в тебе признаки любви. Но, по крайней мере, я постараюсь быть с тобой честным и расскажу тебе то, что ты, наверное, хочешь знать. Боюсь, Николо Малипьеро покинул город, так что он не сможет тебе помочь. Говорят, что он пытался повеситься, когда за ним пришли. Мне жаль, если тебе больно это слышать.

– Идиот! Он ничего не мог сделать правильно, – пробормотала Сосия. – Da padne na ledja, slomio bi kurac, если бы он упал на задницу, то сломал бы себе член.

– Значит, ты не любила его?

Сосия расхохоталась.

– А ты любила вообще кого-нибудь из них? Если ты хочешь поговорить и тебе от этого станет легче, я готов тебя выслушать. Не беспокойся о моих чувствах. Я всего лишь хочу тебе помочь.

Сосия не ответила.

Рабино спросил вновь:

– Неужели ты никого не любила?

– Ступай прочь, – прошипела она. – Или ты думаешь, что я тебе отвечу?

Говорят, что жену доктора признали виновной, что она вытворяла такое…

Стыд и позор, но он – хороший человек, этот еврей.

Говорят, жена доктора очень красива. И стоит только увидеть ее, как в сердце поселяется любовь. Говорят, она такая бледная, что восковая свеча падает в обморок, когда видит ее лицо. Говорят, что у нее кожа необычного золотистого цвета, а глаза – тоже золотистые и большие, как у совы. Потребуется несколько дней, чтобы сосчитать ее ресницы, такие они густые и роскошные. Но при этом она ругается, как сапожник, и от нее воняет, как от собаки!

Как всегда, я иду к своей подруге Катерине, чтобы узнать правду. Она много раз видела эту Сосию Симеон. И вот она говорит мне:

– Эта женщина красива только для тех, кто хочет видеть ее такой.

Услышав ее слова, я подумала, что могла запросто разминуться с этой Сосией на улице, даже случайно задеть ее рукой или попасться ей на глаза, но при этом не заметила бы ее, потому что не влюблена в нее. Так, что ли?

Но Катерина ответила:

– О нет, ты бы непременно заметила ее.

Интересно, откуда Катерине это известно? И тут выясняется, что жена еврея приходила в «Стурион», чтобы заниматься тем, в чем ее обвиняют, с Фелисом Феличиано! Это заставляет меня предположить, что она все-таки красива. Никогда не слыхала, чтобы он выбирал уродливых женщин для своей постели.

А вот еврей, он ведь прикасался к своей жене, а потом трогал меня. По-другому, разумеется, но у него на кончиках пальцев осталось ощущение ее и моей кожи. «Интересно, ему это нравится?» – думаю я.

Несмотря на свои проблемы, он по-прежнему приходит ко мне (Паола может убираться к дьяволу, если только тот согласится ее принять). Мы не вспоминаем жестокую историю с его женой.

Вместо этого мы обсуждаем жуткий случай на Риальто – в Венеции появились совы, которые похищают собак. Они хватают их когтями и уносят куда-то, и при этом клюют их в шею. Ни одна собака не может чувствовать себя в безопасности, если она маленькая, а домашние любимцы, как правило, совсем крошечные, поэтому город полон благородных женщин, которые прижимают маленькие пушистые комочки к груди, со страхом поглядывая на небо.

Говорят, что собаки постоянно сопровождали жену доктора. Теперь, выходя в город, я всякий раз вспоминаю о ней, стоит мне услышать собачий лай.

Внезапно меня переполняет ненависть к собакам, и мне хочется, чтобы совы унесли их всех до единой. Собаки и мужья носят свои пристрастия и совесть снаружи, а женщины хранят свои внутри.

За исключением этой Сосии Симеон.

Из‑за нее в городе неспокойно. Поначалу это замечаешь, глядя на сточные канавы, потому что небольшие лужицы, что натекли из них, покрыты рябью. При этом нужно помнить, что эти лужицы, подобно магическому кристаллу, показывают события, происходящие далеко отсюда. В данном случае – это мужские шаги, причем не одинокие, а сорока или даже шестидесяти человек одновременно. Это – плохой знак. Мы, жители этого города, ходим по двое или по трое, если нам того хочется. За исключением дней карнавала (когда мы надеваем маски и сходим с ума), мы не любим сбиваться в большие толпы, с друзьями или просто незнакомыми людьми. И только когда мы хулиганим или злоумышляем против кого-либо, то собираемся в стаю. Когда нам есть кого бояться или против кого сражаться.

О том, что в городе неспокойно, можно судить и по тому, что плавает в море. В обычное время плевки мужчин плавают поодиночке, как медузы или как хорошая мысль на странице. Но, когда они собираются вместе, мужские плевки образуют целый флот.

Сейчас плевки мужчин целыми армадами наплывают из плохих частей города, и становится понятно, что они размышляют о страшных вещах. Мимо проплывают и другие вещи – окровавленный головной платок или короткие обрывки веревки с завязанными на них узлами.

Мой муж не видит этого, потому что он родом не из этого города. Он не отличит плевка от морской пены, а сейчас он слишком занят, чтобы пристально всматриваться в воду.

В первую ночь, которую Сосия провела в камере, к решетке подошел человечек невысокого роста, скорее всего, монах, решила она. Он притащил с собой ящик, чтобы, встав на него, заглянуть к ней в камеру. Лица его под надвинутым капюшоном накидки она не разглядела; Сосия видела лишь блеск его глаз, которые встретились взглядом с ее желтыми глазами.

Пока она смотрела на него, он извлек из-под накидки пучок розог и начал стегать себя ими. Он полосовал свою кожу сильными ударами, не спуская с нее глаз. В конце концов человек протяжно и сладко застонал, а потом сполз по стене на землю.