- Гражданин Мерецков, вы арестованы! Вот ордер на ваш арест. Прошу сдать мне личное оружие...

У Кирилла Афанасьевича будто что-то надломилось в груди. Он растерялся, побледнел и не мог вымолвить ни слова.

   - Это какая-то ошибка! - Голос его окреп. - Вы не имеете права, я доложу товарищу Сталину, я... - Кирилл Афанасьевич умолк, увидев ехидную ухмылку на лице чубатого.

   - Вождь в курсе вашего ареста, так что попрошу пройти с нами.

У двери приёмной Мерецков замешкался.

   - Я позвоню домой жене, она будет меня ждать.

   - Никаких звонков! - грубо потянул его за руку чубатый.

Чёрная «эмка» бежала по Москве. Вот и Лубянка. Машина въехала во двор. Мерецкова повели вдоль коридора. Громко скрипели его сапоги. А вот и камера. Глухо звякнула дверь, и Кирилла Афанасьевича впихнули в неё.

   - Отдыхайте, гражданин полководец! - произнёс сквозь зубы чубатый сотрудник. - Вы, наверное, очень устали в Ленинграде.

«Сволочь!» - едва не сорвалось с губ Мерецкова.

Когда в квартире Мерецковых шёл обыск, комиссар государственной безопасности Берия прибыл в Кремль и без стука вошёл в кабинет. Сталин, сидя за столом, курил трубку и читал какой-то документ. Он оторвался от бумаг и вскинул глаза на вошедшего.

   - У тебя что-нибудь срочное, Лаврентий? - спросил вождь. - Тогда садись и рассказывай, не то сейчас ко мне придут люди и я буду очень занят.

   - Мы арестовали Мерецкова, - сообщил Берия. - Сопротивления он не оказал, и, как я понял, для него арест был как снег на голову.

Сталин попыхтел трубкой.

   - Ты мне доложил, что Мерецков - участник военного заговора, что ещё с Корком и Уборевичем он сговорился «дать бой Сталину», что на него дали показания ранее арестованные военачальники. Так это? Нет ли тут натяжки?

   - Думаю, что нет, Коба! - заверил Берия. - Но мы как следует допросим полководца, и он выложит нам все карты. Я принесу тебе запись его допроса, и ты увидишь, какую гадюку пригрел в своём наркомате маршал Тимошенко.

   - Чью подпись ты поставил под телеграммой Мерецкову? Мою? - спросил вождь.

   - Нет, наркома Тимошенко.

   - А ему сообщил об этом?

   - Зачем? - усмехнулся Берия. - Он бы начал уверять меня, что Мерецков никакой не враг и прочее. Ты же знаешь, как задиристы эти полководцы. Тому пример - маршалы Тухачевский и Блюхер. Сам же мне рассказывал...

   - Где арестовали Мерецкова?

   - В твоей приёмной. - Увидев, что Сталин сердито сдвинул брови, Берия добавил: - Я не стал это делать на аэродроме, где приземлился самолёт, и в Наркомате обороны, чтобы не было шума. А здесь его ареста никто не видел, в приёмной не было даже Поскрёбышева.

   - Он докладывал мне информацию, поступившую с фронтов, - пояснил вождь. - Теперь о Мерецкове. Делай с ним всё, что сочтёшь нужным. Но, если вдруг окажется, что вины его нет, я спрошу с тебя без скидки на нашу дружбу. У нас погибло немало невинных военачальников, особенно, когда наркомом внутренних дел был Ежов. Ты назначен на его должность не для того, чтобы продолжать сажать без вины виноватых, а наоборот - пресечь беззаконие!

   - Я это хорошо помню, Коба, и тебя не подведу. Если надо будет, сам допрошу Мерецкова. Мне тоже жаль его. Душа у него пролетарская, но нашим недругам всё же удалось вовлечь его в заговор против тебя, Коба. Интеллигентики Корк и Уборевич в этом преуспели. Но своё они получили.

В кабинет, постучавшись, вошёл маршал Тимошенко. Увидев рядом с вождём Берию, он почувствовал что-то неладное, но виду не подал и твёрдым голосом доложил, что принёс на подпись директиву.

   - Что ещё за директива? - сухо спросил Сталин.

   - О переходе наших войск к контрнаступательным действиям с задачей разгрома гитлеровцев на главных направлениях, притом с выходом на территорию противника.

Сталин прочёл и молча подписал.

На некоторое время воцарилось напряжённое молчание. Берии было что сказать наркому, но он ждал, о чём заговорит с ним вождь.

   - Вы что же, пригрели у себя ещё одного заговорщика? - наконец произнёс Сталин.

   - Что, Мерецкова уже арестовали? - задал вопрос маршал Тимошенко, глядя то на вождя, то на Берию. - Я же хотел поговорить с ним с глазу на глаз, а уж потом решать его судьбу...

   - Я дал санкцию на арест вашего заместителя, - едва ли не окриком прервал его вождь. - Что, вам стало жаль его? Но вы сами говорили мне о нём подозрительные вещи. Или то были разные слухи? Пусть те, кому это положено, во всём разберутся. Если виновен - накажем, если нет - выпустят из каземата. Вы лично верите Мерецкову?

   - Пока верил, и дело своё он исполнял на совесть. В Ленинграде пробыл два дня, а сделал столько для подготовки войск к отпору врага, сколько иной военачальник не сделал бы за месяц. Кстати, кто его вызвал из Ленинграда?

   - Я дал телеграмму в штаб округа, но подпись поставил вашу, Семён Константинович. - Лукавая улыбка скользнула по лицу Берии. - Поставь я свою подпись, он мог бы сбежать. Там ведь рядом граница!

«Подлец, уже и меня подменяет, - выругался в душе маршал Тимошенко. - А вождь молчит, значит, поддерживает этого тирана».

   - Разрешите идти, товарищ Сталин? - Тимошенко весь подобрался.

   - Вам Жуков из Киева не звонил?

   - Никак нет. Сам удивляюсь, почему он не выходит на связь...

Итак, генерал армии Мерецков сидел в камере на Лубянке.

Кажется, лишь сейчас он пришёл в себя. Первая мысль, пришедшая ему в голову, кольнула острым шипом: кто его оклеветал, кто возвёл на него грязную ложь? И тут же вторая мысль ещё больнее отозвалась в его смятенной душе: как мог Сталин, которому он поклонялся, отдать его Берии на растерзание? Да, не зря говорят, что счастлив тот, в ком чиста совесть. Насчёт совести к нему не придерёшься, она чиста, как капля росы на рассвете. А вот счастья у него, пожалуй, нет. Мерецков как сумасшедший ходил по камере, и разные мысли, нахлынувшие, как рой пчёл, терзали его, бросали то в жар, то в холод. Что теперь с ним будет? Кому пожаловаться, найдётся ли тот, кто протянет ему руку помощи? Кирилла Афанасьевича бесило, что все предали его, а ещё вчера называли рыцарем Карельского перешейка и героем Выборга. Нет, он не гонялся за славой, как иные военачальники, коим она, эта слава, щекотала нервы и порой мутила сознание. Он считал, что каждый хоть раз в жизни должен совершить что-то героическое, и потому в схватках с врагом старался действовать смело, решительно. А началось это ещё в юности, когда Мерецков ходил в атаку на белогвардейцев, рубил шашкой так, что захватывало дух. «Безумству храбрых поем мы песню...» Как часто, особенно перед боем, он мысленно повторял эти горьковские слова, и они давали ему силу, закаляли характер...

«Не стану утверждать, что человек я храбрый, но в своей жизни ещё не сделал ни шага назад, - усмехнулся он в душе. - Я шёл только вперёд, шёл на линию огня, как идёт танк, сокрушая всё на своём пути. А что теперь? Теперь меня считают врагом, а вовсе не героем. Вот и получается, что в жизни у каждого, как в бою, своя судьба...»

Он услышал за дверью камеры чьи-то тяжёлые шаги.

   - Кто это? - спросил Кирилл Афанасьевич.

   - Охрана! - отозвался громкий скрипучий голос. - Чего хочешь?

   - Послушай, товарищ, я хочу написать жене записку...

   - Какой я тебе товарищ? - громыхнул за дверью недовольный голос. - Писать жене запрещено! Завтра будет следователь, его и проси...

Мерецков присел на железную кровать, поджав ноги. Мысли его потянулись в недавнее прошлое. С чего всё началось? Что явилось толчком к его аресту? Критика в адрес тех военачальников, которые плохо готовили Красную Армию к предстоящим сражениям? А высказывал её Кирилл Афанасьевич на сборах высшего командного состава Красной Армии в декабре прошлого года. Не пощадил он и наркома обороны. Во время перерыва маршал Тимошенко подошёл к нему.

   - Кирилл Афанасьевич, не много ли внимания ты уделил моей персоне? - спросил Семён Константинович, усмехнувшись, но тут же его лицо посуровело. - Я ведь как нарком отвечаю за всю Красную Армию, да и ты, как начальник Генерального штаба.