«А что изменится внутри из-за внешних перемен? — интересуются люди. — Покажите нам внутреннее преображение».

Я отвечаю им: «У вас нет мужества даже для того, чтобы преобразить внешнюю жизнь, а вы осмеливаетесь говорить о внутреннем преображении? Вы начинаете умирать лишь оттого, что меняете одежду. Если же я стану менять вашу кожу, вам придется поистине туго. И вы еще говорите о внутреннем преображении?» Но мы искусно обманываем себя. А тот, кто обманывает себя, никогда не сможет стать религиозным.

Запомните, что человек, который обманывает других, может стать религиозным, но тот, обманывает себя, никогда не станет религиозным, потому что он не способен преобразиться.

В наше время в разных странах, а особенно в Индии, где монахи разных религий одеты одинаково, возникает путаница. Мои саньясины гуляют за руку с подружками, и индийцы потрясены. Разве это саньясины?

Один мой саньясин, который живет недалеко от Бомбея и каждый день ездит в тот город и обратно, принял саньясу. На второй или третий день он пришел ко мне и сказал: «Вам придется дать саньясу и моей жене».

«Почему?» — спросил я.

«Как почему? — воскликнул он. — Меня убьют! Вчера меня схватили на вокзале. Вокруг меня собралась толпа. Люди утверждали, что саньясин сбежал с чужой женой. Они не понимали, как у саньясина может быть жена. Я изо всех сил пытался объяснить им, что это саньяса нового типа, а они отвечали, что саньяса одна. Они заявили, что мне все равно не удастся обмануть их. И они потащили меня в полицейский участок. На само счастье, инспектор знал меня. Он подтвердил, что я шел со своей женой, и добавил, что моя саньяса абсолютно несерьезна. Дайте саньясу и моей жене, чтобы у нас не было трудностей, ведь нас могут схватить где угодно. Мне повезло, что меня схватили недалеко от моего дома, поэтому местный инспектор узнал меня».

Я посвятил в саньясу и его жену. Спустя два или три дня он снова пришел с женой. «Дайте саньясу и моему сыну, — попросил он. — Вчера в поезде нас снова схватили».

Не секрет, что кое-где, а в Индии особенно часто, многие люди крадут детей. Потом они уродуют детей, ослепляют и заставляют просить милостыню. Все, что ребенок собирает, отправляется прямо в кошель грязного коммерсанта. В современной Индии попрошайничество стало довольно странным явлением. Слепец, которому вы даете деньги, все равно ими не воспользуется. Его только немного покормят, чтобы он не умер с голоду. Все деньги загребет начальник, возглавляющий фабрику, на которой уродуют детей.

Итак, этот саньясин жаловался: «Люди поймали нас и сказали, что мы украли чужого ребенка! Мы тщетно пытались доказать им, что это наш ребенок. Люди не верили нам и утверждали, что саньясины должны блюсти целибат. И еще они говорили, что я веду себя скверно, взяв себе в попутчицы саньясинку, поскольку правила предписывают раздельное странствие саньясинов и саньясинок. Они обвинили меня в том, что я неправомерно еду с женщиной, а также прихватил с собой чужого ребенка. Нам пришлось туго. Мой ребенок сказал, что он едет с отцом и матерью, что его никто не крал. Только тогда нас отпустили. Дайте и ему саньясу, чтобы нас оставили в покое».

Я хотел полностью стереть старую идею о серьезности, которая господствовала над саньясой на протяжении многих тысяч лет. Нужно полностью сменить акцент саньясы. Она должна стать не отречением, а ликованием.

Ко мне часто приходил один профессор. Он был моим коллегой по университету. «Я хочу стать саньясином», — как-то раз сказал он. Этот человек был очарован атмосферой нашего ашрама. Но он признался: «Я боюсь того, что после того, как стану саньясином, не смогу посещать пивную, а вы знаете, что я люблю пропустить стаканчик виски. Если я надену робу саньясина и зайду в пивную, то алкоголики сочтут меня чудаком и высмеют».

«Ну и что? — пожал я плечами. — Все равно пейте виски. Станьте саньясином и посмотрите, что будет».

Он стал саньясином, а на второй день пришел ко мне и пожаловался: «У меня от вас одни неприятности. Я-то думал, что мне трудно придется только в пивной, а оказалось, что мне везде плохо. Жена кланяется мне! Она называет меня духовным человеком. Теперь я вообще не могу никак общаться с ней. Мне остается лишь благословлять ее».

Тут он впал в ярость и заорал: «Вы наверняка знали, каково мне придется, и все же дали мне посвящение! А я еще считал вас своим другом. Вчера поздно вечером я проскользнул в пивную, потому что думал, что все посетители уже успели разойтись по домам. Но бармен-то был на месте. Вот он и хлопнулся передо мной на колени с криками: "Я узрел святого!" Мне хочется придушить вас!»

«Вы странный человек, — опешил я. — Вы же сами умоляли меня дать вам посвящение. Разумеется, саньяса приносит вам неприятности, но если вы немного потерпите, тогда она принесет вам и блаженство, восторг, а это гораздо важнее отношения жены, бармена и приятелей».

«Мне придется терпеть, потому что я не могу возвратиться, — вздохнул он. — Если я откажусь от саньясу, меня засмеют».

Однажды в один мой лагерь в Махабалешваре приехал важный политик. В Индии его считали отцом индийского парламента, потому что он оставался его членов на протяжении полувека. Первый день он приглядывался. Вечером он подошел ко мне и сказал: «Меня все устраивает, кроме одной вещи, которая меня обижает. Я видел, как четверо ваших саньясинов играли в карты. Разве саньясин может играть в карты?»

У него и в самом деле был обиженный вид, я понимаю его беспокойство. От саньясинов не ждут игривости. Они должны быть серьезными, унылыми. Никто не ожидает, что саньясины станут смеяться, и уж тем более, что они станут играть в карты. «А что в этом дурного? — недоумевал я. Если им нравится играть в карты, они могут делать это, нужно лишь сохранять при этом созерцательное умонастроение». И этот политик тотчас же уехал из лагеря. Он рассердился, так как не мог принять тот факт, что игра в карты может стать медитацией. Но всякая медитация это не более, чем игра в карты. Медитация означает игривость, это не серьезное явление. Но политик был серьезным человеком. Ему исполнилось семьдесят пять лет, смерть была уже не за горами. Он хотел получить гарантии безопасного существования за рубежом смерти. До сих пор по жизни ему сопутствовал успех, а теперь он хотел преуспеть и в мире ином, он не мог позволить себе легкомысленность. У него было мало времени, а время, как известно, это деньги. Время бежит очень быстро, он приехал ко мне для того, чтобы научиться достигать успеха в загробной жизни. Он не понимал, что другой мир не отделен от этого. Другой мир это составляющая этого мира. И мир иной становится доступным несерьезным людям.

Мои саньясины жутко досаждают Кришнамурти. Куда бы он ни поехал, повсюду в мире мои саньясины сидят в первом ряду. Стоит Кришнамурти увидеть оранжевые робы и малы, как он сбивается с толку. Он забывает, на какую тему собирался говорить. Потом он начинает критиковать меня, моих саньясинов, четки, ученичество и мастеров.

В Бомбее многие мои саньясины спрашивали меня, что им делать. «Садитесь в первый ряд, — отвечал я им. — Вам ничего не нужно делать. Просто улыбайтесь и веселитесь». И чем больше они веселились, тем чаще Кришнамурти бил себя по голове, он выходил из себя от негодования. Он забывал о всякой осознанности. Кришнамурти вел себя как бык, когда перед ним машут красной тяпкой. Бык сходит с ума. Мне кажется, что в своей прошлой жизни Кришнамурти был быком.

Новая саньяса получила характер всемирного движения. Раджниш назначает президентов, вице-президентов и секретарей континентов, стран и индийских провинций.

Саньясин это не член какой-то группы. Это вам не какой-то клуб по интересам! Саньясин настроен прямо на меня. Это любовный роман, даже не супружеский брак. Это именно любовный роман, причем очень тонкий. Организация, которую вы видите, искусственна, чтобы облегчить вам жизнь.