Я сказал ей: «Мне всегда нравится пить один и тот же сок, одна и та же еда, потому что трудности возникают только тогда, когда я начинаю сравнивать. Когда вы думаете, что десять лет подряд вы пили один и тот же сок, тогда появляется страх: а делаю ли я все правильно?»

Но меня это не утомляет. Я отбросил сравнение. Я не несу в себе никакой психологической памяти. Я постоянно отбрасываю ее в каждое мгновение, и тогда я могу наслаждаться одними и теми же вещами целую вечность.

Она, должно быть, беспокоилась из-за того, что я сказал вчера. Она, наверное, поговорила с моим личным врачом Девараджем, она спросила у него: «Не должен ли Раджниш поменять свое меню?»

И я успокоил ее: «Я не собираюсь тебе позволить изменить мое меню. Я так привык, что не собираюсь ничего менять!» Меня это не утомляет. В это трудно поверить, но я научился одной вещи: «Если вы можете наслаждаться своим одиночеством, вы можете наслаждаться чем угодно. Если же вы не можете наслаждаться своим одиночеством, вы не можете ничем наслаждаться. Это главный закон».

— Мы добрались до завтрака. Чтобы завершить наши религиозные исторические записи, не могли бы вы сообщить нам о том, что вы едите кроме сока?

— Ничего, кроме сока.

Раджниш отвечает на вопросы, касающиеся его общин Раджнишпурам во всем мире.

— Вы глава одной из самых богатых общин в мире...

— Я не глава мировой общины. Я даже не саньясин. В моих руках нет власти, это дело моих саньясинов. А я просто гость.

— Многие политики спрашивали вас, не вы ли управляете всем?

— Нет, никогда. Кому нужна эта гадость? Мне было так трудно выбраться из всего этого. Мне понадобилось много жизней для того, чтобы освободиться от всего этого, а вы просите меня снова нырнуть в это дерьмо? Нет, увольте!

— Была ли идея создать общину вашей, или она принадлежала саньясинам?

— Да, это была моя идея, и им она понравилась, но материализация этой идеи полностью принадлежит им. Я только мечтал об этом. Я могу передать вам прекрасные мечты, причем бесплатно, я не прошу платы за идеи. Но если вы попались в эту мечту, и начали пытаться ее воплотить, вы уже сами ответственны за нее. Я просто наблюдаю со стороны.

— Вы говорите им что делать?

— Нет, я никогда не говорю им что делать. Я никогда не говорю об общине, о мирских вещах. Они достаточно разумны для того, чтобы решать такие вопросы самостоятельно. Они так хорошо справляются с этим, что улучшить уже больше нельзя.

Эти общины управляются самими саньясинами. Я даже не член общины. Я никогда не ходил на их встречи, я не знаю, где их офисы. Каждый, кто придет на их собрание, узнает об общине больше, чем я узнал за четыре года их существования, потому что я никогда не выходил из моей комнаты.

Я объяснил им свою реализацию, и оставил все им. И я никогда не спрашиваю, следуют ли они моим идеям или нет. Меня это не интересует. Меня интересует только то, что люди должны быть разумными, и тогда их разум обо всем позаботиться. И тогда что бы они ни делали, будет правильным, даже если это будет противоречить мне. Но это не должны выступать против соображений разума.

Я отношусь с уважением к их индивидуальности. Я уважаю их разум, чувствительность, настолько, что я буду последним человеком, кто будет давать им веру, догмы, верования.

— Как вы представляете себе развитие этой общины, которая расположена в этом ущелье?

— Меня это не волнует. Меня волнуют только люди и их рост. Город, община — это их дело, а не мое. Здесь столько разумных людей: архитекторов, инженеров, врачей, профессоров, представителей всех профессий, тех, кто готов к приключениям. И теперь все зависит от них, это их дело. Меня это не волнует. Я верю им, они смогут управлять общиной, и они управляют, на самом деле. Они смогут развить общину технологически, но меня это не волнует.

— А что вас волнует?

— Меня волнует духовный рост. Разумность должна дойти до своей вершины. Их нужно депрограммировать от прошлого, от гнилого и старого, бессмысленного и мертвого, вредоносного.

Моя задача здесь направлена на то, чтобы создать город, создать человека, после чего человек позаботиться о городе и о доме. Это совершенно другой вопрос. Меня он не волнует.

Меня волнуют индивидуальности. С моей точки зрения индивидуальности больше всего важны. Все религии в мире подавляли индивидуальности.

В Америке на той пустынной земле, которую мы купили, сначала не было ни одной птицы. Это было такое странное место, как современная картина, которая вызывает у вас такие странные чувства. Там не было ни одной птицы на сто двадцать шесть миль, и рос только один вид деревьев, который называют верблюдами пустыни, можжевельник. Это действительно уникальное дерево, никакое другое дерево не может выжить в такой пустыне, только можжевельник может выжить. Но эти деревья были маленькими, потому что им трудно вырасти большими. Они не были зелеными и сочными.

Но за пять лет там собрались тысячи саньясинов, и мы вырыли там озера, и начали культивировать эту землю, и это так странно, этот можжевельник стал выше, зеленее, сочнее, красивее.

На эти места начали прилетать птицы, водные птицы, приходило много оленей, ночью невозможно было даже проехать по дороге, потому что они все заполонили, они не двигались, даже если вы бибикали. Они знали одно: эти люди безвредные, они не причинят им вреда. Если бы олени почувствовали опасность, они бы сразу убежали, особенно в Америке, потому что на них там постоянно охотятся и убивают. Наверное за всю историю развития Америки это было единственное место, в котором защищали оленей.

Нам пришлось судиться. Люди, которые охотились на оленей, подали на нас в суд, потому что мы не позволяли им входить на нашу территорию, и не разрешали на ней охотиться. И мы убедили суд: «Мы вегетарианцы, и мы не позволим никому убивать на нашей территории оленей. Они могут делать все, что угодно на своей территории, но эти сто двадцать шесть миль — запретная зона для них, святая земля, это наша собственность, и собственность оленей. Мы — новички, это древние владельцы земли. Нас не будет, а они останутся. Мы — гости, и мы не можем быть такими отвратительными, чтобы убивать их.

Судья просто не мог понять, о чем мы говорим. Но олени поняли. О чем речь. И поэтому они сбегались к нам со всех сторон, они собирались тысячами в горах, в лесу на общинной земле.

Внезапно за пять лет пустыня превратилась в оазис. И я видел, как все это происходит, сначала появились саньясины, потом новые деревья, потом птицы, потом животные. Когда есть птицы, появляются люди, животные и деревья.

У нас появились лебеди и утки. У нас появилось триста павлинов. И мечта осуществилась. Павлины танцевали вместе с людьми, там царила атмосфера близости и дружелюбия. Павлинам не разрешалось входить в дома, потому что они там гадили, но им позволялось подходить к окнам, заглядывать внутрь домов, смотреть, что там происходит, и они их любопытства делали это, и обретали то же сознание, просто они имели другие тела, а чувствительность была та же. Это было желание общения, они хотели подружиться с нами.

Мои саньясины за четыре года превратили пустыню в оазис. Пятьдесят лет эта земля лежала мертвая, никто не хотел покупать ее ни за какие деньги. Что делать с пустыней? Мы купили ее, понимая, что это будет великим вызовом, но мне нравилось все время принимать вызовы всю жизнь. Мы приняли этот вызов, и бросились в неизведанное. Наши саньясины напряженно трудились, как никогда раньше, по двенадцать часов, по четырнадцать, иногда по шестнадцать. Сколько денег мы потратили невозможно себе даже представить. Мы вложили двести миллионов долларов в эту пустыню.

Но нас никто не просил это делать. Людям просто нравилось создавать что-то в радости. Они готовы были пожертвовать чем угодно. И в течении четырех лет они сделали то, на что другим понадобилось бы сто лет.