Итак, моя работа начинается с отрицания. Мне нужно освободить вас от установок, которыми вас напичкали. Не важно, кто это сделал: католики, протестанты или еще кто-то. Я должен освободить вас от программы, чтобы вы сбросили с себя бремя, очистились. Ваши окна и двери распахнуты.
Затем вступает в дело вторая, главная часть: вы учитесь погружаться в свой внутренний мир.
В мою студенческую молодость меня считали атеистом, нерелигиозным человеком, который восстал против всех нравственных систем. Таково мое кредо, которое сохраняется и поныне. Я не изменился ни на йоту, моя позиция неизменна. Но у меня появилось много неприятностей из-за того, что меня считали атеистом, безбожником, аморальным типом. Мне было трудно общаться с людьми, мне было невероятно сложно устанавливать с ними связь. Когда я разговаривал с людьми, эти ярлыки (атеист, безбожник, аморальный тип) превращались в неприступные стены. Я сохранял свою позицию, и мне не составляло это никакого труда, но я видел, что уже не могу распространять свое переживание, делиться своим опытом.
Стоило людям услышать, что я атеист, безбожник, аморальный тип, как они сразу же закрывались. Они уходили от меня, если слышали, что я не верб в Бога, рай и ад. Даже очень образованные люди (я преподавал в университете в окружении сотен профессоров, ученых, интеллигентных и утонченных людей) просто избегали меня, поскольку им недоставало мужества для того, чтобы отстаивать то, во что они верят, им не хватало для этого аргументов.
А я постоянно спорил на улице, в университете, в магазинах — везде, где только мог схватиться с кем-то. Я громил религию и пытался полностью очистить людей от всякого вздора. Но в конечном итоге я уподобился острову. Никто даже не хотел разговаривать со мной, потому что было опасно даже просто поздороваться со мной. Куда заведет приветствие? Наконец, мне пришлось поменять стратегию.
Я осознал удивительный факт: люди, стремившиеся познать истину, были членами религиозных общин. Они считали меня безбожником, поэтому я не мог общаться с ними. Но они по-настоящему хотели познать истину и были готовы отправиться со мной в неведомые дали. Однако они уже причисляли себя к определенной конфессии, общине, философии. Моя слава хулителя веры воздвигла высокую стену, а ведь именно таких людей я и искал.
Я ненавижу слово «религия». Оно никогда не нравилось мне, но мне пришлось говорить именно о религии. Но то, о чем я говорил под прикрытием религии, в действительности было не тем, о чем судачат люди. Просто такой была моя стратегия. Я использовал слова «Бог», «религия», «освобождение», «мокша», придавая им собственное значение. Таким образом, я получил возможность набирать людей, они сами приходили ко мне.
Понадобилось несколько лет для того, чтобы люди изменили свое мнение обо мне. Но они слушали только слова, не понимая их смысл. Люди воспринимали прямой смысл, но не осознавали подтекст. Поэтому я использовал против них их же оружие. Я стал комментировать религиозные тексты, наделяя их моим пониманием.
Теперь я говорю то же самое, но уже без комментариев. Мне стало гораздо проще, потому что я говорю с вами прямо. Мне не нужно приплетать Кришну, Махавиру и Иисуса, приписывать им слова, которые они никогда не произносили. Но люди так глупы, что прежде не были даже готовы выслушать меня. Но вот уже тысячи людей стали собираться вокруг меня, потому что я рассказывал о Кришне.
Какое отношение я имею к Кришне? Что он мне сделал? Что общего у меня с Иисусом? Если бы я встретил Иисуса еще при его жизни, то сказал бы: «Ты фанатик, очнись. Я не могу сказать, что распявшие тебя люди были так уж и не правы, потому что они в принципе не могли иначе поступить с тобой».
Итак, это единственный способ. Когда я начал говорить об Иисусе, меня стали приглашать христианские колледжи и теологические институты, а я тем временем посмеивался про себя, потому что эти болваны решили, что я передаю слова Иисуса. Да, я применял изречения Иисуса, жонглировал словами, придавал им собственное значение. А эти люди полагали, что я передаю подлинное послание Иисуса. «Наши христианские миссионеры и священники не сделали для Иисуса столько, сколько сделали вы», — говорили они.
А я помалкивал, хотя и знал, что не имею никакого отношения к Иисусу. Должно быть, Иисус даже не понял бы то, что я говорил. Он был неграмотным человеком. Разумеется, он обладал сильным лидерским характером, поэтому ему было не трудно собрать вокруг себя небольшую группу неграмотных крестьян, которых сковали разные срази и которые жадно стремились обрести райские блага. Иисус давал им обещания, но ничего не требовал взамен. Верить в него было совсем не трудно. Это было неопасно и безвредно. Если Бога и рая нет, тогда вы все равно ничем не рискуете. Если же каким-то чудом это существует, и если Иисус в самом деле единородный сын божий, тогда вы задаром получаете горы благ. Простая арифметика!
Но замечательно то, что один образованный культурный раввин стал учеником Иисуса, потому что раввины гораздо лучше умели аргументировать и философствовать. А Иисус ничего не знал. Он не предоставил ни один аргумент и озвучивал изречения, которые были у всех на слуху. Он был довольно упрямым молодым человеком.
Все, что я приписывал Иисусу, я произносил и прежде, но ни одно христианское общество, ни один христианский колледж, христианский теологический институт тогда еще не приглашал меня. Да что там приглашения! Перед моим носом захлопывали двери. Мне запретили входить в главный храм моего города. Фанатики заручились поддержкой полиции, откуда мне прислали предупреждение о последствиях такого моего шага. Всякий раз, когда в этом храме читал лекцию какой-нибудь индуистский монах, полицейский, стоявший на его пороге, не пускал меня внутрь.
«Но я хочу послушать этого человека», — говорил я.
А полицейский отвечал: «Все знают, что стоит вам зайти в храм, и прихожане станут слушать вас. Нам приказано не пускать только вас, всем остальным людям разрешено посещать этот храм. Если вы перестанете приходить сюда, у нас будет меньше забот, потому что мы стоим здесь зря по два, три часа в день. Пока монах читает лекцию, я буду стоять здесь лишь для того, чтобы не пустить вас».
Но теперь меня стали приглашать в этот же храм. И снова на его пороге дежурят полицейские, только теперь для того, чтобы не допустить давку! Один офицер сказал мне: «Смешно! Мы стояли, чтобы не пускать вас. Теперь мы стоим, чтобы люди не разрушили ветхий храм!»
Внутри были балконы. Весь храм вмещал не меньше пяти тысяч человек. Но когда я произносил в нем речь, туда набивалось пятнадцать тысяч человек. Люди залезали на балконы, которыми обычно никто не пользовался. Однажды мы даже испугались, что балконы обрушатся, так много людей скопилось в этом старом храме. Пришлось перенести лекцию на другой день, и полицейские пустили в храм ограниченное количество людей.
Появилась новая трудность. Офицер сказал мне: «Вот беда! Вы говорите два часа, но люди приходят за два часа до лекции, чтобы не опоздать». «Меня все это удивляет, — признался он. — Когда-то вас считали безбожником».
«А я и сейчас безбожник, — шепнул я ему на ухо. — Но никому не рассказывайте об этом, все равно никто не поверит вам. Я всегда отвергал идею существования личного Бога. До самой смерти я буду разоблачать глупость. Но если вы кому-нибудь передадите мои слова, вам все равно никто не поверит, а я стану отпираться от своих слов».
«Неужели? — удивился полицейский. — Вы безбожник, но все равно говорите о Боге?»
Но мне пришлось искать свои способы. Я говорил о Боге, а потом заявлял, что гораздо лучше слово «божественность». Так я преображал понятие Бога. Но я говорил о Боге, в которого люди верили, поэтому эти настоящие искатели, которых эксплуатировали священники, стали питать интерес ко мне. Я собрал соль всех религий.
Иного способа не было, потому что я ни за что не вступил бы ни в одно религиозное общество, и они тоже не могли прежде приходить ко мне. Их остановили бы несколько слов. И я не мог ни в чем винить их и предпочитал требовать от самого себя искать способы, которые позволили бы мне приблизиться к ним. И я нашел такой способ, он был очень простым. Я просто думал: «Используй их слова, их язык, их священные писания».
