Талли уже успела немного успокоиться. Теперь она не столько боялась, сколько сердилась.

— Что происходит? Вы уезжаете, не сказав ни куда, ни когда вернетесь.

— Правда? Еще что новенького?

— Что ты задумал, Робин? Я не понимаю. Что ты задумал?

— Я устал от тебя, — ответил он. — У меня нет больше сил. — Он продолжал, не обращая внимания на выражение ее лица. — Ты взяла надо мной верх. Я больше так не могу. И вот я ушел.

Талли огляделась вокруг, чтобы удостовериться, что Бумеранг их не слышит. Он был достаточно далеко — вытаскивал Дженни с заднего сиденья.

— Почему? — спросила она.

— Ради Бога, Талли. Не глупи! Я уехал, чтобы могла уехать ты.

Она опустила глаза.

— Робин, о чем ты говоришь? Я уже сказала тебе. Я не могу уехать. Как я могу уехать?

— Как? Очень просто. Собираешь чемоданы, увольняешься с работы и вперед. В среду суд. В четверг ты уезжаешь.

— Робин, — тихо сказала Талли, глядя на кайму своей серой хлопковой юбки, на свои черные сандалии, высушенную траву под ногами. — Суд, развод — в этом нет никакого смысла. Я не могу уехать без моего мальчика.

Бумеранг с Дженни на руках подошел к родителям.

— Куда ты не можешь уехать, мам? — спросил он.

— Пойди поиграй за домом, Бум, — сказал Робин. — Нам с мамой надо поговорить.

— Пошли все вместе, — позвал Бумеранг. — Мам, у дяди Брюса такая здоровская новая лошадь.

— Пойди поиграй. Мы через минуту закончим, — сказал Робин, чуть повысив голос.

— Иди, сынок, — сказала Талли. — Мы скоро придем.

Буркнув, что его зовут не Бумеранг, а Робин, мальчик нехотя поплелся на задний двор. Талли с Робином остались перед домом — вокруг расстилались бескрайние пшеничные поля и прерия.

— Вернись домой, Робин, — попросила Талли.

Робин смотрел на нее холодным изучающим взглядом.

— В общем, так, Талли. Похоже, тебе придется выбирать одно из двух: уехать с Джеком и оставить Бумеранга, или отказаться от Джека и остаться с Бумерангом.

— Да, — прошептала она. — Похоже, что у меня совсем нет выбора. Я не могу уехать без сына.

Робин стоял перед ней с непроницаемым выражением лица, под глазами у него были черные круги.

— Знаешь что, Талли, — сказал он как бы беззаботным тоном, но отводя глаза, — я пойду тебе навстречу. Можешь забрать его. Можешь забрать его с собой. Ты слышишь меня? Я отдаю его, и ты можешь забрать его с собой.

Несколько мгновений промелькнуло как бы в вакууме. Наконец Талли решилась посмотреть на него: в его страшное лицо, в его потемневшие от боли глаза. Отдавая сына, Робин был не в силах выговорить вслух его имя.

— Робин… — начала она.

— ТАЛЛИ! — закричал Робин так громко, что Талли закрыла уши руками. — Талли! Что тебе еще нужно? Надеюсь, ты не собираешься отговаривать меня? Так тебе долго стараться не придется — очень глупо с твоей стороны. Я сказал, что ты можешь взять его, значит, ты можешь его взять. Так забирай его, будь все проклято!

— Робин, ты же не сможешь с ним расстаться, — сказала Талли, в отчаянии сжимая руки.

— Я уже расстался с ним, Талли, — сказал он. — Ты хочешь, чтобы и волки были сыты и овцы целы. Чтобы не было проигравших. Пора уже повзрослеть, Талли. Положение таково: Джек не хочет оставаться в Топике, ты тоже не хочешь оставаться в Топике, ты хочешь быть с Джеком, но не хочешь покидать Бумеранга. Из этого и исходи. Здесь без проигравших не обойтись. За все надо платить. Ты не хочешь жертвовать ни Джеком, ни Буми, ни Дженни, ни собой. Остаюсь я. И лучше, если ты пожертвуешь мной, если проигравшим стану я, чем Бумеранг. Бумеранг не должен остаться без матери.

— Робин! — закричала она. — Что ты несешь? Ты же не сможешь с ним расстаться, ты же любишь его так же сильно, как и я!

— Нет, Талли, — отозвался Робин, — я люблю его больше.

Талли посмотрела ему в лицо.

— О Робин, — прошептала она, приближаясь к нему. — О Боже, Робин…

Он попятился, выставив вперед руки.

— Не прикасайся ко мне, Талли. Я с этим покончил, я не хочу, чтобы ты касалась меня.

— Робин, — Талли молитвенно сложила руки, — пожалуйста, поедем домой. Возвращайся домой с нами…

И тут он засмеялся. Громким, неестественным, вымученным смехом.

— Домой? О да, конечно. Домой… — Он помолчал, а потом продолжил: — Все дело в том, Талли, что у нас нет никакого дома. У нас не стало дома с тех пор, как ты позволила своему любовнику покрасить его. Нагромождение мебели — только и всего. Я никогда не вернусь домой.

— Робин, прошу тебя. Ты не должен остаться один.

— Мне надо начинать привыкать к этому, ведь правда? — сказал он. — Послушай, в январе ты чуть не умерла. Ты была так близка к смерти. На этом я построил свой мир. Я думал, что ты умрешь, и то, что ты умирала, не было для меня неожиданностью. Неожиданностью стало то, что ты не умерла. Я ожидал, что ты умрешь, с тех самых пор, когда в первый раз увидел твои запястья. Я понял тогда, что от самой себя тебе не спастись.

— С тех пор, как родился Бумеранг, я к запястьям не прикасалась.

— Верно, но это ничего не значит. Я не говорю, что Бумеранг не может спасти тебя — он тебя уже спас. То же самое и Джек. Вот почему я ненавижу его. Потому, что он тебя спас.

— Мою жизнь дал мне ты, — прошептала Талли.

— Мне это счастья не принесло. Никогда я не мог сделать для тебя того, что сделали Бумеранг и Джек. Значит, уезжай, Талли. Другого выхода нет.

— Робин, ты дал мне Бумеранга, — сказала Талли. — Поедем с нами. Давай проведем эти дни вместе.

Настала очередь Робина зажать руками уши. А Талли попятилась, желая только одного — крепко его обнять.

Робин сложил вещи Бумеранга в чемодан и пообещал, что в среду приедет навестить его.

— Пап, разве ты не едешь с нами? — спросил Бумеранг.

— Нет, сынок, — ответил Робин, взглянув на Талли. — Мне завтра очень рано надо быть на работе. Я поживу несколько дней у дяди Брюса.

Робин смотрел на Талли через автомобильное окно: «Видимо, мне еще долго придется притворяться», — читалось в его взгляде. Он поцеловал Дженни в макушку и отошел от машины.

— Посигналь, — сказал Бумеранг. — Посигналь ему.

Всю дорогу домой в голове Талли звучал все тот же однообразный речитатив, полгода назад вытеснивший все другие мысли. Но теперь вместо беспрестанного «Я не могу его оставить» Талли слышала «Я никогда не вернусь домой».

Часы тянулись как бесконечные выжженные солнцем поля Канзаса. Приехав домой, она уложила детей спать и принялась бродить по дому. Она переходила из одной комнаты в другую, заглядывая во все стенные шкафы, потом сидела на кухне, глядя в чашку чая, потом перебралась на диван и уставилась в телевизор. Потом настала ночь, долгая ночь, и нужно было кормить Дженни и ложиться в постель, ее постель, их постель, в постель, где теперь не было Робина. Как она отважилась на это, как подняла себя с дивана? Она медленно ставила ногу на каждую из сорока ступенек. Какими потертыми казались паркет и ковер!

Талли прилегла на полу рядом с кроваткой Дженни, но не могла заснуть: все время казалось, что вот сейчас зайдет Робин и усталым родным голосом позовет ее в спальню. Она лежала на полу и смотрела в открытое окно на деревья и месяц, и старалась почувствовать на себе ночной ветерок, но никакого ветерка не было, только ночь и жара.

Она встала и пошла к Бумерангу, и легла рядом с ним, но и с ним она тоже не могла уснуть. Она села в кресло-качалку Робина и стала смотреть на спящего мальчика. Она пыталась думать о Калифорнии, об океане и о соленом ветре — у нее ничего не получалось. «Робин: больше не будет сидеть здесь, качаясь и поскрипывая, пока я читаю Бумерангу», — она могла думать только об этом. Она села на край постели и поправила сползшую простыню. «Ему жарко», — подумала она. Ему скоро девять. «О Боже мой, ведь где-то в эти дни день рождения его отца», — вспомнила она. 26 июля, что они делали в этот день? О Господи, она забыла про его день рождения. Робину исполнилось тридцать семь, и никто даже не вспомнил. Ссутулившись, Талли вышла из комнаты и осторожно закрыла за собой дверь.