Талли испытывала те же чувства, что и всегда, когда оказывалась с ним лицом к лицу. Легкое смущение оттого, что она знала многие эпизоды его жизни. Некоторая враждебность. Неловкость. И еще обычно ей казалось, что между ними существует достаточная дистанция, но сейчас это ощущение куда-то исчезло. И где-то в глубине души Талли чувствовала… благодарность к Джеку за то, что он не забыл Джен. Ей было бы очень приятно, если бы она могла узнать. Приятно, что ты умерла, но не забыта.

— Как дела? — спросил Джек.

— Великолепно, спасибо. Она не любила белые розы, ты же знаешь. Она любила белые гвоздики, — сказала Талли.

На губах Джека промелькнуло подобие улыбки.

— Позволю себе не согласиться. В начальной школе она прикалывала белую розу к блузке на корсаж.

— Может быть, — неохотно отозвалась Талли. — Я не ходила в начальную школу.

— Да, но ты ходила в старшие классы, и она тоже это делала, — сказал Джек.

— Но, — холодно возразила Талли, — я не помню, чтобы она прикалывала к блузке цветы.

— А я помню. Это я дарил ей.

— А… — только и могла сказать Талли, у нее перехватило дыхание.

— Ты тоже хочешь положить букет? — спросил Джек, кивая на белые гвоздики в ее руках.

— А зачем бы еще я принесла сюда цветы? — отозвалась Талли, думая про себя: «Я не слишком вежлива, но какая, впрочем, разница?»

— Так именно поэтому ты здесь? — настойчиво переспросил он, отодвигаясь, чтобы она могла подойти к могиле, и заботливо отводя ветки кустов. Талли наклонилась, поправляя цветы, и почувствовала, как подступает к горлу горячий ком. Холодная тоска зашевелилась внутри и липкой лапой сжала сердце. О чем он спрашивает?

Она выпрямилась и холодно взглянула ему в глаза.

— Да, я здесь именно поэтому. А зачем пришел ты?

Он не отвел взгляд. Лишь пожал плечами и потянул вверх «молнию» на куртке.

— Тоже принес букет. Зачем же еще?

— Тебе не кажется, что поздновато дарить ей цветы? — огрызнулась Талли и так решительно двинулась к выходу, что Джек невольно отступил в снег, освобождая ей дорогу.

Ступая по узкой тропинке, она услышала позади шаги Джека.

— Может быть… — сказал он, не отставая от нее ни на шаг. — Но я приношу цветы лишь дважды в год. Шейки сказала мне, что ты приносишь их каждое воскресенье. Почему?

— Пошел ты… — рявкнула Талли и перекрестилась, вспомнив, что идет через кладбище.

Он обогнал ее и загородил дорогу.

— Почему, Талли? Скажи мне?

— Пошел ты… — Она попыталась обойти его, не залезая в сугроб. — Оставь меня! Не смей со мной разговаривать!

Джек опять отступил в снег, давая ей пройти.

— А ведь ты ненавидишь меня. По-настоящему ненавидишь.

— Ты ошибаешься, — отозвалась она. — Не ненавижу. Я вообще не испытываю к тебе никаких чувств, недоносок проклятый!

Он усмехнулся.

— Зачем же так ругаться? Ты ненавидишь меня. За них обеих.

Шейки. Да. К этому моменту Талли так разозлилась, что остановилась, чтобы высказать ему все, что о нем думает, в том числе и о Шейки. Но она была не в состоянии больше мериться с ним взглядами.

— Пошел ты! — четко и раздельно произнесла она в третий раз и, резко развернувшись, ушла с кладбища.

В конце января Талли приступила к занятиям, и дни стали казаться ей слишком короткими. Как бы ни прошла ночь — а Бумеранг еще частенько доставлял ей хлопоты, — она поднималась в полвосьмого утра, чтобы в полдевятого быть на занятиях по «социальному обеспечению». Она изучала двадцать один предмет — при такой нагрузке с утра до вечера приходилось быть на ногах. Нередко, набегавшись за день, Талли долго не могла заснуть или просыпалась среди ночи от душивших ее кошмаров. Чтобы хоть как-то снять накопившиеся за день пот и усталость, она начала принимать на ночь холодный душ.

Английская литература, история республиканской партии, лекции по детской психологии… Особые мучения доставляла английская литература — она отнимала неимоверное количество времени, ведь все нужно было читать. И Талли читала, едва разлепляя сонные глаза, поздно ночью, уложив Буми. Она читала вслух сыну Томаса Харди, а «Тэсс из рода дЭрбервиллей» стала одной из ее любимых книг. И Бумеранг засыпал под успокаивающий голос матери, читающей ему очередную книгу.

Помимо лекций, Талли занялась современными танцами. Она давно не двигалась и никак не могла восстановить форму, но в конце концов и здесь наметился прогресс.

В те вечера, когда семья бывала в сборе — Бумеранг играл у ног Талли, а Робин на другом конце дивана смотрел телевизор, она читала им обоим. «Тэсс» не произвела впечатления на Робина, но когда Талли перешла к «Комнате с картиной» Форстера, муж выключил телевизор. В тот вечер, когда Талли дочитала последнюю страницу, Робин отложил газету и сам отправился купать и укладывать Бумеранга. Когда он спустился вниз, то обнаружил, что Талли спит на кухне, уронив голову на стол. Робин ласково разбудил ее и, когда они уже вместе лежали в постели, спросил шепотом:

— Послушай, Талли… Ты могла бы представить меня, как… ну как комнату с картиной?

— Робин, — сказала Талли, поворачиваясь к нему и гладя по щеке, — ты целый чертов дом.

С тех пор телевизор в семье Де Марко включали редко. Робин стал возвращаться домой все раньше и раньше, и Милли готовила обед на все семейство. Включая Хедду. После обеда Талли читала вслух. Шекспир, Данте, Мильтон, Диккенс, Генри Джеймс, иногда Теннисон. Бумеранг по большей части не обращал на все это никакого внимания. А Хедда, сидя с ними в гостиной, иногда спрашивала, можно ли ей включить телевизор.

Робин бросал взгляд на Талли и неизменно отвечал:

— Хедда, мы не будем сейчас смотреть телевизор, потому что Талли хочет почитать вслух всем нам.

Хедда скучала, оглядывалась по сторонам, но когда Талли приступила к «Портрету женщины», стала слушать, не отрывая взгляда от лица дочери. После этого она не участвовала в семейных чтениях до самой весны. Но как-то вечером попросила Талли почитать вслух Агату Кристи. И Талли не отказалась.

Так за чтением и танцами шло время. Талли закончила первый семестр со средним баллом — 4,0.

Талли нравилось ехать в университет мимо канзасских холмов, поросших высокой травой, но сын оставался дома, и от этого душа весь день была не на месте. За Буми присматривала Милли и замечательно присматривала, но она, конечно, не могла заменить малышу мать. И весной Робин нанял молоденькую няню, в обязанности которой входило возить Бумеранга в Лоуренс, чтобы Талли могла навещать его в перерывах между занятиями. Робин сделал это без всяких просьб со стороны Талли. «Спасибо Господу за то, что послал мне Робина», — думала Талли.

После первого семестра мистер Хиллер опять предложил Талли практику. Узнав об этом, Робин сказал Талли, что мистер Хиллер явно увлечен ею. «Да нет, — откликнулась Талли. — Он ухаживает за мисс К.».

Людей не хватало, и Лилиан Уайт вынуждена была поручить Талли самостоятельно вести два дела. Первым заданием стала беседа с мистером и миссис Бакл: на самом же деле она должна была уговорить их по-человечески отнестись к собственному тринадцатилетнему сыну Джерри — мальчик стал алкоголиком. Только родителям под силу спасти такого ребенка, а муниципалитет мог бы оплатить часть расходов.

В одиннадцать утра Талли постучала в квартиру, расположенную над гаражом на восточной окраине. И угодила в самый разгар семейного скандала. Она так и не смогла разобрать ни слова, потому что супруги орали во всю глотку, перебивая друг друга, да еще через закрытую дверь. Поняв, что ничего путного от них не добиться, Талли развернулась и уехала прочь. Когда же Лилиан поинтересовалась результатом, Талли ответила, что мистер и миссис Бакл уверены, что будет гораздо лучше, если о Джерри позаботятся власти.

Вторым заданием Талли было посещение четы Арнауз, чьи дети жаловались на плохое обращение. Обоих ребят забрали из семьи, но супруги с тех пор находились под наблюдением — Лилиан считала нужным дать им испытательный срок, но все это так и осталось словами на бумаге. Талли недоумевала, с чего бы вдруг в семье Арнауз должны прекратиться скандалы.