— Спасибо, Талли, что расставила все по своим местам, будто я и так не понимаю.

Они лежали молча. Талли чувствовала, как через окно в комнату вливается сырой холодный воздух.

— Я только спрашиваю, — сказал Робин через некоторое время, — ты сделаешь аборт?

— Робин, прекрати! — взорвалась Талли. И добавила уже спокойнее: — Нет, я не сделаю аборт.

— Но дети, Талли… — просительно сказал Робин. — Неужели ты не хочешь иметь замечательного счастливого малыша, играть с ним, учить его, любить? Неужели тебе не хочется иметь своего собственного ребенка?

— Боже милостивый, Робин, — сказала Талли, садясь в кровати. — Это как раз то, чего я совсем не хочу. — Дрожащими пальцами она зажгла сигарету и затянулась. — Слушай, о чем ты говоришь? Уж ты-то должен бы меня знать. Счастливого малыша? Учить, любить… Она саркастически хмыкнула. — Чему учить? Как любить? Слушай, я не питаю иллюзий по отношению к себе. В моем сердце нет места любви. А детям ее нужно так много. Она как вода для них. Когда их не любят, они умирают изнутри. Дети, которых не любят, как невспаханная земля. Невспаханная земля не может вырастить любящих детей. Она может вырастить только таких же, как она сама, которые в свою очередь передадут свои пустые, никчемные души своим детям. Сам подумай: охладевшие и пустые души — детям.

Робин покачал головой.

— Талли, это абсурд.

— Робин, говорю тебе, так оно и есть.

— Талли, у тебя не холодная душа! — воскликнул он. — Нет. Взять хотя бы…

— Взять хотя бы что? — грубо спросила она.

— Взять хотя бы то, как ты любила Дженнифер, — быстро проговорил Робин.

Талли затушила сигарету, повернулась к нему спиной и тихо заговорила.

— Она — единственная, кого я любила в своей жизни. Она была единственным кактусом в пустыне моего сердца. Ей так мало было нужно! А детям нужно невероятно много.

Он взял ее за плечо и заставил повернуться к себе.

— Прости меня за этот разговор. Все правильно. Теперь я понял. Ты не выйдешь замуж, не будешь заводить детей, но не собираешься и делать аборт, если забеременеешь. Ну, Талли Мейкер, ты ведь не Господь Бог; знаешь ли. Иногда жизнь просто не оставляет нам выбора. Если уж ты так серьезно к этому относишься, то почему бы тебе не перевязать трубы?

Она попыталась отвернуться, но его рука крепко держала ее за плечо.

— Мне кажется, это уж слишком, — наконец сказала она. — В конце концов мне ведь только двадцать. И в любом случае таблетки дают почти сто процентов гарантии.

И снова они лежали в молчании; она пыталась загнать в клетки вырвавшихся на волю зверей, пыталась представить себе, как шумит океан и какие они — пальмы.

Наконец Робин отпустил ее, и она отвернулась. Он дотронулся до ее спины.

— Талли, милая. Прости. Я не хотел сделать тебе больно.

— Ты тоже прости меня, Робин, — сказала она. — Я полюбила твое кольцо.

— Только не вздумай возвращать его мне, — сказал он. — Уж лучше выброси в озеро Шоуни, чем отдавать мне назад.

Они снова занялись любовью, и после Талли прошептала:

— Робин, если бы я могла остаться в Канзасе и выйти замуж, я бы вышла только за тебя. Тебе легче от этой мысли?

— Нет, — ответил он. — Ты родила бы со мной детей?

— Никогда, Робин, — прошептала она. — Никогда.

Прошло несколько долгих мгновений, и Робин сказал:

— Ты перестанешь с ним встречаться?

— Не знаю, — честно ответила она. — Но я попытаюсь, хорошо?

— Ты любишь его, Талли? — спросил он, и все существо Талли от внезапно нахлынувшей нежности пронзила такая боль… Он ни разу за все два года не спросил ее, любит ли она его самого, и вот все-таки набрался мужества, чтобы задать такой вопрос.

— Не знаю, — сказала Талли, желая только одного — чтобы это было правдой и чтобы не причинить ему боль. — Правда, не знаю.

«Ну спроси меня, — подумала она, — спроси меня, Робин! Наберись смелости. Спроси у меня, люблю ли я тебя, Робин Де Марко».

Но он не спросил, и уже много позже, поняв, что не дождется вопроса, Талли сказала:

— Робин, а ты купил бы мне тот дом, если бы мы просто стали жить вместе?

— Ни за что, — прошептал он в ответ. — Если у меня нет возможности назвать тебя своей женой, я бы скорее предпочел жить с тобой в трейлере, и пусть в любой момент нас сметет торнадо или ты выбросишь меня за дверь.

— Джереми, я виделась с Робином, — объявила Талли, едва увидев Джереми. Он заехал за ней после работы, и сейчас они сидели в машине на стоянке при «Каса Дель Сол», дрожа от мороза.

Джереми молчал целых пять минут.

— Когда моя жена сказала мне, что уходит к другому, — произнес он наконец, — я ничего ей не сказал. И сейчас тоже не нахожу слов. Я знаю их так много, но почему я не могу выбрать самое нужное?

— Извини, Джереми.

— Наверное, раньше ты говорила «извини» кому-то еще, Талли.

Она отвернулась к окну.

— Я не могу ничего объяснить, — сказала она.

— А я просил?

— Я скучала по нему.

— Понимаю.

— Я жалею о том вечере. — В голосе ее не чувствовалось настоящего сожаления.

— Нет, — сказал он. — Это я жалею.

— Я вышла из себя. Ты знаешь, как я себя чувствовала? Как будто я лежу на операционном столе, широко раскинув ноги, а ты тыкаешь в меня ланцетом и говоришь практикантам: «Не хотите ли взглянуть? Нет, вы только взгляните сюда».

— Позволь мне задать тебе вопрос, Талли, — тихо сказал Джереми. — Если бы я следил за тобой не в церкви, а где-нибудь еще, ты бы рассердилась так же сильно? Да и рассердилась ли ты бы вообще?

— Не знаю, Джереми, — сухо ответила Талли. — Кто может заранее знать, как поступит в том или ином случае? — И потом добавила! — Возможно, и нет.

Он хотел сказать что-то еще, но передумал и выговорил только:

— Извини.

Талли не смотрела на него.

— Я совсем сошел тогда с ума. Ты никогда не уступала мне. Как ты можешь винить меня за то, что я отвоевал хоть чуть-чуть знания о тебе? Я думал, ты ему купила цветы. ^:

— Ладно, — сказала она.

— Так что же теперь? Ты больше не хочешь со мною встречаться? — спросил он.

Она хрустнула пальцами, потом сказала:

— Я думала, может ты не захочешь больше встречаться со мной.

— Ты так думала? — колко спросил Джереми. — Знаешь, я слишком стар, чтобы играть в эти игры. Если не хочешь встречаться со мной, так и скажи. Скажи мне это прямо в лицо:

Она не могла смотреть на него.

— Ну, какое-то время, ладно? Мне нужно, чтобы никто не задавал мне сейчас никаких вопросов.

— Сейчас? — сказал Джереми. Ты хотела сказать — всегда. — Талли промолчала, поэтому он снова заговорил: — Хорошо, я не буду задавать тебе никаких вопросов.

— Нет, — сказала Талли. — Не задавать мне вопросов даже мысленно, Джереми. — Она подышала себе на руки. — Послушай, — сказала она. — У меня было несколько тяжелых лет. Тяжелых, понимаешь. Я стараюсь их забыть, но у меня плохо получается, когда ты начинаешь умолять, спрашивать, добиваться чего-то. Ты делаешь мне еще хуже. Поэтому я хочу некоторое время побыть одна, чтобы снова заковать себя в броню, а ты тем временем должен вернуться к тому состоянию, когда не ждал от меня слишком многого. Потому что я и в самом деле немного могу тебе дать. В чем в чем, а в этом я абсолютно уверена. У меня немногое есть, чтобы дать тебе, Джереми.

— У тебя есть очень многое, Талли Мейкер.

— У меня нет ничего, — медленно сказала она. — Я устала от всех вас. Джереми, знаешь, чем ты привлек меня? Тем, что ты ничего не знал обо мне. Ничего. Это было в тебе самое лучшее, Джереми Мэйси. Теперь, когда ты одним махом уничтожил это преимущество, я не знаю, что мне с тобой делать. Меня, знаешь ли, и так уже есть кому пожалеть.

— Я не жалею тебя, Талли, — сказал Джереми. И, помолчав, уныло спросил: — А Робин знает о Дженнифер?

— Робин иногда ходил со мной к Святому Марку, — указала Талли, тяжело вздохнув, — он ждал меня в церкви.