— Вот и хорошо, — заметила Дженнифер. — Потому что мне нечего вам сказать. Выметайтесь отсюда.

— Нас уже здесь нет, — сказала Талли и легонько дернула ее за волосы.

— Не забудьте мои подарки, девочки, — напомнила Дженнифер.

Когда Талли и Джулия отошли достаточно далеко, Дженнифер вышла из дома и закричала:

— Эй, он не просто сообразительный — он самый умный!

Они повернулись как по команде.

— Его номер «тридцать», к вашему сведению, — добавила Дженнифер и захлопнула дверь.

На углу Уэйн-стрит и Сансет-корт Джулия повернулась к Талли.

— Почему она ничего не рассказывает нам? — спросила она.

Талли пожала плечами.

— Рассказывает ровно столько, сколько хочет. Ты хоть раз разговаривала с ним?

— Нет, — ответила Джулия, и от семнадцатого дома до Хантона они прошли в молчании. Талли не ходила на школьный бал в мае, вспоминала Джулия. И она не видела, как Дженнифер смущалась, не решаясь посмотреть в лицо семнадцатилетнему пареньку, обнимавшему ее за талию. Джулию тогда потрясло выражение лица Джен; но, поскольку Дженнифер с тех пор ни разу об этом не упомянула, Джулия, когда рассказывала Талли о бале, как-то забыла придать этому эпизоду значение. Она и совсем было об этом забыла, пока вдруг снова не увидела точно такое же выражение в глазах Дженнифер, когда та разговаривала с парнем у соседнего шкафчика. И вот тогда, сопоставив все это со школьным балом, она и рассказала Талли. И Талли сразу всполошилась. Она начала высмеивать парня и изводить Дженнифер разговорами о нем при каждом удобном случае.

— Не может быть, чтобы он так много значил для нее, — сказала Джулия, останавливаясь на углу Уэйн-стрит и Десятой улицы. — Ведь мы даже не знаем, как его зовут.

Талли легонько хлопнула Джулию по руке.

— Узнаем. Сегодня же вечером, — и, как бы продолжив свою мысль, спросила: — Ты придешь с Томом?

— Ну конечно, — сказала Джулия.

— Ну конечно, — передразнила Талли. Она закатила глаза и фыркнула.

Джулия прильнула к подруге. Девушки стояли посреди дороги, посреди небольшого техасского городка, посреди всей Америки, посреди индейского лета[3].

— Я открою тебе маленький секрет, Талл. Ты ему тоже не нравишься.

— А что значит «нравиться»? — спросила Талли.

Что значит «нравиться»? — думала Джулия, в спешке переодеваясь. — Что значит «нравиться»? — думала она, спускаясь по лестнице и, как всегда, чувствуя себя несчастной из-за своего мексиканского лица и округлых мексиканских же форм. Слава Богу, Том еще не пришел, и он не слышит восторгов ее матери.

— Господи, какая же ты у меня красавица! Какое прелестное платье! Покрутись-ка, я тебя рассмотрю, о, девочка моя, как ты выросла, как красиво лежат твои волосы, ах, сколько сердец из-за тебя разобьется!

Однако Том услышал. Его приход только подстегнул мать к новым излияниям.

— Ну разве она не красавица. Том, ну разве она не прелесть?

Джулия закатила глаза — манера, которую она переняла у Талли.

— Мама, пожалуйста!

— Да, она красивая, — подтвердил Том. — Ну что, идем?

Анджела подошла к дочери и сжала ее в объятиях.

— Ну ладно, мам, ладно, — сказала Джулия, похлопывая ее по спине. — Ты растреплешь мне волосы.

— Джулия! Джулия! — Винсент, младший из четырех братьев Джулии, выбежал из кухни и выпачканными в сыром тесте руками обхватил ее ноги. — Джули! — вопил трехлетний Винни. — Я хочу с тобой!

Она громко застонала, отдирая его от себя.

— Ма! Убери его от моего платья!

— Возьми меня с собой! Возьми! — не унимался Винни.

Джулия с мольбой посмотрела на мать. Анджела повернулась к младшему сыну.

— Послушай, Винни, а кто собирался помогать маме печь печенье? Или ты уже съел все тесто?

Какое-то время Винни разрывался на части, но потом желудок одержал победу над привязанностью к сестре, и малыш поплелся обратно на кухню, поцеловав на прощание платье Джулии.

— Ну и мать у тебя! — сказал Том, когда они вышли из дома.

— Да, я знаю. — Джулия кивнула. — Она так любит меня, ведь я ее единственная дочь.

Но, сказав это, она почувствовала себя обиженной. «Да, такая у меня мать. Любой был бы счастлив иметь такую мать». Она посмотрела на Тома. Иногда он ее раздражал. «Да ладно, — подумала она. — Во всяком случае, с ним не так скучно ходить в исторический клуб».

После того как Талли и Джулия ушли, Дженнифер вздохнула и поднялась по лесенке в спальню родителей. Ее мать, только что из душа., сидела на кровати. В одной руке у нее было полотенце, в другой — сигарета.

Дженнифер сказала:

— Ма, а ты знаешь, что «Мальборо» запатентовало водоотталкивающие сигареты?

— Да ну тебя, Джен, — отмахнулась Линн Мандолини.

— Нет, серьезно. Я видела рекламу: «Почему бы вам не получать два удовольствия сразу? Вы моете голову и вдыхаете никотин одновременно. Вы всегда мечтали об этом, и вот ваша мечта сбылась. Вы заплатите чуть больше, но удовольствие стоит того».

— У тебя все? — спросила Линн.

Дженнифер улыбнулась.

Редко можно встретить мать и дочь, столь непохожих друг на друга. В семье Мандолини постоянно шутили, что Дженнифер — единственная дочь Линн и Тони — должно быть, родилась в какой-нибудь норвежской семье, которая, устав от своих фьордов, переселилась в городок под названием Топика. «Но мам, пап, — говорила в таких случаях Дженнифер, — ведь вы говорили мне, что нашли меня на кукурузном поле и что это солнце так выбелило мои волосы?»

У Дженнифер были великолепные светлые волосы, хороший рост и хорошо развитая грудь. Она без конца боролась со своим весом и к восемнадцати годам вышла из этой борьбы победительницей. Пока. Ведь годы, дети и обильная вкусная еда неизбежно округлят ее бедра. А сейчас — много спереди, в меру — сзади плюс стройные ноги. В команде болельщиков только у нее одной объем груди превышал 34B. Талли бывала безжалостна, сравнивая женские достоинства товарок Джен по команде. А Дженнифер, как правило, напоминала ей, что и сама Талли попадает в категорию 34B.

— Да, но я не выставляю свои титьки напоказ и не надеваю на танцы открытые платья, — парировала Талли.

Дженнифер поднимала брови, широко раскрывала глаза и молча смотрела на Талли, пока та, наконец, не сдавалась:

— Ну хорошо, хорошо. Во всяком случае, на футбол я ничего такого не надеваю и уж совсем редко беру с собой флажки.

Мать Дженнифер была тоненькой брюнеткой, тогда как ее дочь — яркой крепкой блондинкой. Мать отличалась подвижностью, а дочь — неизменным спокойствием. И, наконец, Линн Мандолини всегда выглядела элегантной, а Дженнифер — просто хорошо одетой.

— Все готово?

— Более или менее, — ответила Дженнифер. — Талли съела весь соус.

— Как ни странно, меня это не удивляет, — улыбнулась Линн. — Ты, должно быть, счастлива, что Талли разрешили прийти к тебе сегодня.

«Талли и Джеку. Да. Я не несчастна», — подумала она.

— Конечно, — сказала вслух Дженнифер. Первый раз за столько времени.

— Как она поживает?

— Нормально. Насколько это возможно под таким надзором.

— Да? — безразлично спросила Линн, явно думая о чем-то своем. — Почему?

Дженнифер не хотелось сейчас говорить о Талли.

— О, ну ты знаешь, протянула она и закатила глаза — манера, которую она переняла у Талли, — жизнь по расписанию…

Джен спустилась в гостиную, где вся мебель заблаговременно была сдвинута к стенам. Усевшись на ковер, она мыслями вернулась к контрольной по математике. Она с ней не справилась и до сих пор никому об этом не сказала; с контрольной ее мысли перескочили на занятия в команде болельщиков в понедельник. Джен — капитан команды! Ей доверили прощальную речь на прошлогоднем выпускном вечере; она, бывший президент шахматного и математического клубов, и вдруг — капитан команды болельщиков! Правда, нельзя сказать, что из нее получился такой уж хороший капитан. Она встала с пола и побрела на кухню. Линн уже была там; она подошла к дочери и легонько дотронулась до ее щеки выпачканными в муке пальцами.