Джереми сменил тему.

— Ну, расскажите мне, ребята, про свой выпускной год в школе.

Талли встала так резко, что уронила стул. Она извинилась перед Шейки и Джеком за то, что вынуждена покинуть их.

— Джереми, я не могу поехать с тобой в Нью-Йорк, — сказала она ему той же ночью. Он страшно огорчился, некоторое время не хотел даже смотреть на нее. Но Талли не думала о нем в эту минуту. И зачем она пошла в бар с Шейки и Джеком?

Наконец Джереми заговорил.

— Почему, Талли?

— Потому что я не могу сказать Робину.

— Почему?

— Потому что не хочу сделать ему больно.

— Но, Талли, я же знаю, — сказал он. — Я знаю, и мне больно.

— Ну так зачем делать больно двоим? — угрюмо сказала она.

— Талли, мне казалось, что ты не любишь его.

Она вздохнула.

— Джереми, я не хочу, чтобы ему было плохо.

Она попробовала отвлечь его ласками, но он встал из постели, надел трусы и джинсы и стал ходить по комнате.

— Талли, я слишком стар для этого, — сказал он, — правда.

Она надела футболку и села в постели.

— Слишком стар для чего?

Он повысил голос.

— Для этого!

Она широко раскрыла глаза. Он чуть сбавил тон.

— Для того, чтобы ты морочила мне голову.

— Джереми, успокойся. И не кричи на меня в моем собственном доме.

— Извини, — сказал он еще тише.

— Джереми, я ничего от тебя не скрывала. Ты все знаешь о Робине, а он не знает о тебе ничего. Так кому же морочат голову? А?

Джереми продолжал мерить шагами комнату. Потом встал перед ней.

— Талли, как ты относишься ко мне?

— Джереми, ты мне очень нравишься.

— Ты могла бы порвать с Робином и встречаться только со мной?

Талли изучала простыню, которой была укрыта.

— Талли?

— Джереми! — взмолилась она. — Подожди! Я знаю тебя всего каких-то два месяца. Ты начал у меня оставаться со Дня Благодарения, а сейчас еще даже не Рождество! Дай мне немного времени, ладно?

— Да, я знаю, знаю, — сказал Джереми. — Но мне кажется, мы с тобой прошли очень большой путь — я имею в виду чувства. Во всяком случае, я его прошел и, надеюсь, ты тоже. Мне нравится наша близость. Мне нравится наша эмоциональная честность. Я не хочу потерять это.

Она ничего не сказала, только покачала головой.

— О Джереми, Джереми. — Она посмотрела на него. — Джереми, ты не знаешь обо мне ничего, ничего. — «И я бы хотела, чтобы так и оставалось». — О каком большом чувстве ты говоришь? Ты хочешь сказать, что нам хорошо в постели?

— Я знаю о тебе главное, Натали Мейкер, — нежно сказал он, садясь рядом и беря ее руки в свои. — Ты — сирота и ведешь себя соответственно. Ты не встретила пока человека, которого могла бы любить. У тебя доброе сердце. Ты читаешь Курта Воннегута и Стивена Кинга. «Бедные люди» и «Великий Гэтсби» — твои любимые книги, хотя, может быть, в обратном порядке. Ты любишь Эдну Винсент Миллэй, ты любишь белые гвоздики и любишь танцевать. Ты веришь в Бога. Что еще мне нужно знать о тебе?

— Ничего, — сказала Талли. — Абсолютно ничего.

Джереми нагнулся, положил голову на руки Талли и тихо сказал:

— Талли, как можно продолжать отношения, если мы не договоримся о них? Без такого договора не может быть никаких отношений. Пожалуйста, Талли, впусти меня в свою жизнь.

Она закрыла глаза и чуть застонала. Договор. Талли никогда и не думала ни о каком договоре. «Так, значит, вот что происходит, когда становишься взрослой? — подумала она. — Когда мы были детьми, нам не нужно было никакого договора. Мы были вместе, мы были друзьями, потому что хотели быть вместе. Мы хотели быть друзьями. И когда мы были детьми и не хотели с кем-то дружить, мы просто переставали дружить, и все было ясно. А теперь… теперь появился секс. Но с Робином тоже был секс, однако мы никогда не говорили о договоре. И почему-то так мне нравилось больше».

Джереми улетел в Нью-Йорк без Талли. Она провела Рождество у Робина. Они купили огромную елку и щедро увешали ее игрушками. В Сочельник сидели у горящего камина и смотрели по телевизору «Рождественскую сказку». Утром занимались любовью и рассматривали подарки. Талли купила Робину носки, одеколон и теплый свитер, конечно же, от «Де Марко и сыновей». Он купил Талли ожерелье с золотой, украшенной двумя рубинами пластинкой, на которой было выгравировано ее имя «Талли».

Она глубоко вздохнула, но все-таки надела колье. Еще одна вещь в ящик. Еще одна вещь, которую нужно прятать.

Талли приготовила индейку — «такую же огромную, как елка», сказал Робин. Утром они успели одеться как раз вовремя, чтобы прилично встретить братьев Робина с их спутницами. Индейка с жареным картофелем, политым соусом, имела большой успех. Потом они заводили музыку, дарили друг другу подарки, разговаривали, смотрели телевизор. Когда братья ушли, Талли и Робин занялись любовью на ковре у камина.

Талли оставалась у Робина всю неделю от Рождества до Нового года, и все семь дней они доедали индейку. Она даже делала с ней сандвичи Робину и себе на работу, и Робин принял ее за телятину. Наконец, уже после Нового года, последний окорочок индейки она выбросила вместе с осыпавшейся елкой.

В новом году Шейки пригласила их к себе домой.

— Джек уже уехал? — спросила Талли.

Шейки надулась.

— Талли, не будь такой вредной, хорошо? Еще нет.

— Хорошо, Шейк. Извини, но я не смогу прийти к тебе. Ладно?

— О-о! Ну почему?

«Потому что я была на одной из твоих вечеринок два года назад, — подумала Талли. — Два года назад, когда я пела Робину «Как жаль, что тебя здесь нет» и пыталась вычислить, что чувствует твой Джек к моей лучшей подруге».

— Потому что брат Робина, Брюс, пригласил нас к себе на ферму, и мы обещали приехать.

Талли только отчасти лгала. Они напросились к Брюсу, пили там шампанское и эг-ног и всю ночь играли в шарады. Талли продемонстрировала всем новое колье. В полночь, когда Робин поцеловал ее, она пропела ему «Доброе старое время».

Через несколько минут после того, как наступил Новый год, Робин наклонился к Талли и сказал:

— Талли, может быть, ты позвонишь матери и поздравишь ее с Новым годом?

Улыбка у Талли испарилась.

— Моя мать не отмечает праздников.

— И все-таки, Талли…

— И все-таки Талли не станет этого делать, — отрубила она. — Ты понял, Робин? Я только разбужу ее.

— Талли, ты не говорила с ней полтора года. Новый год — подходящее время, чтобы загладить вину. Тебе не кажется?

— Робин, я только разбужу ее, — повторила Талли.

— Она — твоя мать, Талли…

— Я в этом не виновата.

Он не прореагировал на ее замечание.

— Ты даже не знаешь, что с ней.

Талли сделала глубокий вдох.

— Робин, прошу тебя. — Она улыбнулась. — Давай попробуем повеселиться. Мы можем поговорить о моей матери завтра. Лучше давай потанцуем.

Хедда Мейкер, в девичестве Раст, родилась в 92 году у жены фермера, занимавшегося свиноводством к северу от Оклахома-Сити. Родители Хедцы, Билл и Марта Раст, поженились в 1936-м, и у них все еще не было детей, когда в августе 1941-го Билла призвали на срочную службу. Марта родила девочку весом в четыре фунта и четырнадцать унций на пять недель раньше срока — 6 августа 1942-го года. Когда ее муж в 1945-м вернулся с Тихого океана и его встретили не только жена, но еще и трехлетняя дочь, он обнаружил что даже война с японцами не смогла выбить из его головы умения считать до девяти.

Он бил Марту так, что она была на волосок от смерти, и, пока бил, называл ее шлюхой. И все это время маленькая

Хедда бегала вокруг дивана и смотрела на них. Избив жену, Билл Раст вышвырнул обеих из дома.

Марта, с переломанным носом, с тремя кровоточащими ранами во рту, кое-как добралась до ближайшей больницы, где ее доброжелательно встретили и заботливо лечили. Хедду поместили в детскую палату. Хедда была толстой, угрюмой, замкнутой; она мало говорила и большую часть времени проводила одна.