Спустя несколько месяцев, в июне, Талли и Робин ужинали пиццей. Робин вернулся около шести, а в доме не было ни крошки. Стояло лето. Милли уже ушла, и они заказали пиццу— с колбасой и дольками чеснока.

Талли была спокойна, целиком погружена в себя. Она едва слушала даже Бумеранга.

— Как дела на работе? — спросил Робин.

— Прекрасно, — отозвалась она. — Хуже чем обычно.

— А что случилось?

«Что случилось? — Талли взглянула на Робина. — О чем он меня спросил? Ах да, о работе».

— Слэттери получили-таки своих детей, — сказала она.

— Ох, Господи, Талли, это ужасно. Мне так жаль. Как им удалось?

— Лилиан. И доктор Коннели тоже. Они оба сочли, что три года достаточное наказание для Слэттери и они заслуживают еще один шанс. И Джейсона с Ким и Робби две недели назад отправили домой.

— А ты что сделала?

— А я ничего не могла сделать. Как ни странно, на сей раз они даже не позвали меня на освидетельствование.

— Талли, ты должна была тогда подать в суд.

— Я много чего должна была, — отрезала она.

Робин замолчал. Бумеранг попросил разрешения и вылез из-за стола.

Талли сменила тон.

— На днях я получила второе предупреждение из департамента.

— То есть еще одно — и ты вылетишь? А за что на этот раз?

— Я занимаюсь опросом детей и родителей. Терпеть их не могу, но должна в них участвовать. Как-никак я определяю потом этих детей в семьи.

— А ты не думаешь, что дети должны жить со своими родителями?

— Конечно, нет! Когда это я так думала?

— Но иногда дети должны жить в своей семье.

— Иногда, — согласилась Талли. — Но знаешь, сколько семей-усыновителей отказались от своих усыновленных детей? За те восемь лет, что я работаю в агентстве, — шестеро. Это меньше, чем один случай в год. Ты можешь сказать, что это тоже малоприятная статистика. Вот и мисс Коннор хочет забрать свою девочку обратно. Она говорит, что изменилась, что поняла, по какой кривой дорожке шла раньше, и теперь будет хорошо заботиться о Карен.

— Что за кривая дорожка?

— Ну понимаешь, все будто бы мелочи: например, она грабила дома своих родственников на глазах у дочери, и еще что-то такое… Она никогда не работала на одном месте дольше чем две недели, и всю жизнь жила на пособие. И большую его часть тратила на то, чтобы воспарить над землей. Ее родственники сообщили о ее увлечениях фармакологией, дамочку лишили пособия. Тогда она подкинула четырехлетнюю Карен дальней родственнице и уехала в Вичиту, где занялась торговлей собой за наркотики. В итоге забеременела, вернулась в Топику, и я снова имела счастье с ней увидеться: она требует вернуть ей Карен. И, как я полагаю, только для того, чтобы получить на нее пособие.

— По-моему, это абсолютно ясно, — сказал Робин.

— По-моему, тоже. Сейчас она клянется, что перестала принимать наркотики, что вот-вот устроится на работу и хочет, чтобы Карен росла рядом с ее будущим ребенком. Но та самая дальняя родственница два месяца назад подала документы на удочерение Карен и не хочет, чтобы девочку у нее забрали.

— И ты…

— Я терпеливо объяснила мисс Коннор, что такое материнство. Я не делала никаких выводов и заключений. Говорила только об интересах Карен. Она мне сказала: «Да неужели? Если вы такого мнения о том, как я буду заботиться о Карен, то что же прикажете делать с тем моим ребенком, который еще не родился?» А я ей ответила: «А вы никогда не думали об аборте?»

— Господи, Талли! — воскликнул Робин.

— Да что там говорить! Мисс Коннор разразилась слезами, пожаловалась Лилиан, та пожаловалась мистеру Хиллеру, а он не замедлил известить меня о том, что если я еще раз позволю себе нечто подобное, то могу считать себя свободной.

— Ты должна быть осторожней, Талли. Ты же знаешь, что Лилиан только и ждет повода избавиться от тебя. Ты же не хочешь потерять работу, ведь так?

Талли пожала плечами. Раньше она не хотела. Теперь ее больше занимало другое.

— И чем кончилось дело с Карен?

Талли приподняла стакан с кока-колой, как бы произнося тост.

— Поздравьте нас, — сказала она. — Карен отдали родной мамочке!

Робин покачал головой.

— Дикость какая, — сказал он.

— Дети… — возразила Талли, — маленькая Карен хотела быть с мамой.

— Не может быть! — воскликнул Робин.

— Все дело в том, — грустно пояснила она, — что дети всегда хотят быть со своими родителями. Их способность надеяться на чудо просто поражает.

— Неужели она у них больше, чем у тебя? — спросил Робин.

— Гораздо больше, — согласилась Талли. — Ни дети, ни штат Канзас не могут поверить в то, что мамы и папы могут не любить своих детей или любить их и вместе с тем ненавидеть, любить и в то же время избивать их, любить их и бросать, любить их, но еще сильнее любить себя, или ненавидеть себя, или просто любить выпить. Штат у нас такой же наивный и смотрит на мир такими же сияющими глазами, как сами дети. Он уверен, что рано или поздно мамы с папами помирятся.

Робин молча ел. Потом он сказал:

— Усыновление все-таки болезненный процесс.

Она снова взглянула на него и дотронулась до его руки.

— Тебя всегда любили, Роб. Тебя так любили! Так что же в этом болезненного?

Они уложили Бумеранга спать и спустились в кухню. Талли присела прямо на пол.

— Талл, что с тобой? — спросил Робин. — Что случилось? С теми детьми все будет в порядке, вот увидишь.

Она покачала головой.

— Забудь о них. Робин, мне надо тебе кое-что сказать.

Она увидела, как он побледнел и сел рядом с ней.

— Хорошая новость?

Талли внимательно посмотрела на него и тихо сказала:

— Робин, я беременна.

Некоторое время он молча смотрел на нее, потом кивнул, встал, достал сигарету и закурил. Он выкурил полсигареты, прежде чем раздавил ее в пепельнице, и спросил:

— Это мой ребенок?

Талли смотрела в пол.

— Робин, что значит твой вопрос?

Он снова закурил, докурил сигарету до фильтра и достал еще одну.

— Ты права. Действительно, что значит этот вопрос? Ладно, я очень счастлив это слышать. А ты?

Она все так же сидела на полу.

Робин снова закурил.

«Господи, — подумала Талли, — как глупо с моей стороны. Как глупо. Ребенок. Совсем он не нужен. Ничто не изменилось».

Он налил себе виски.

— Не сиди так, Талли. Что ты собираешься делать? — спросил он.

Талли не ответила. Она думала о том, как близка была ее жизнь к… чему-то.

— Давай подумаем, — сказал он резковато. — Что ты там посоветовала мисс Коннор? Может, мне то же самое посоветовать тебе? Ты подарила мне Бумеранга. Мне его хватает.

— Прекрати! — закричала она. — Прекрати! Не смей мне этого говорить, свинья! Не смей этого говорить! — Она закрыла лицо руками. Мыслей не было. Она чувствовала себя опустошенной, неживой. Две недели назад она еще жила, действовала. И вот какая-то крошечная бумажка поменяла цвет. Талли купила еще три теста — других фирм, и все они поменяли цвет — ни один не остался белым. Тогда-то она и почувствовала себя мертвой. Она перестала думать. Теперь в ее голове проносились только видения. Видения песка — бесконечный песок и бесконечный пляж. Бесконечный запах соленой морской воды, омывающей воздух! Вот в чем был выход! Джек, с волосами, светлыми, как песок, как солнце, с глазами серыми, как вода Тихого океана, высокий и стройный, как самая высокая пальма! Его дыхание, когда он целовал ее.

… За ней в темноте стояла тень — тень с тяжелым дыханием.

В середине июня Джек вернулся, и они с Талли отправились на озеро Вакеро.

— Смотри! Черт, ты только посмотри! — закричал Джек. — Посмотри, что случилось с нашим озером!

На берегу выстроили пять новых домиков и еще два были почти готовы. Со времени постройки Вест Ридж Молл в Топике застраивалась в основном западная сторона, а о восточной будто забыли, и она превращалась в пустырь.