— Ну, все! Хватит! — Ее терпение кончилось. Ударом ноги матушка Изольда распахнула дверь, решительно ворвалась в келью, желая, наконец, узнать, что же происходит в монастыре, но увиденное оказалось тяжеловатым для ее восприятия…

В келье, откуда раздавались непонятные стоны, на монастырской кровати лежала совершенно обнаженная монахиня. На нее сверху навалился мужчина с черными крыльями за спиной! Распятие было занавешено одеждой грешницы. В келье витал странный запах серы, мертвечины и еще чего-то такого, от чего настоятельницу тошнило.

— Excludunt tenebrarum! Satana Delete![201] — Из горла несчастной монашки взлетел страшный стон, страшный крик! Так чистая душа попадает в хитрые и коварные руки слуг Ада.

— Damnant! Damnant![202] — Лицо матушки исказилось невероятно страшной гримасой, она тяжело закашлялась и схватилась за свое горло. Монашка села на постели, прикрывшись до горла простыней, Несчастная матушка Изольда, как подкошенная, рухнула на холодный пол и лишилась чувств. Инкуб торжествовал победу.

Монашка Селина, рискнувшая спать без ночной молитвы, и грешившая сама с собой стала легкой добычей Инкуба. Теперь поняв, что происходит, она перекрестила Инкуба и прочла «Отче наш».

«Поздно молиться! Свое я получил! И я умею быть нежным с женщинами! Этой ночи ты никогда не забудешь! Ты будешь звать меня снова и снова! И твоя душа станет моей добычей! А до матушки я еще доберусь! — Торжествовало порождение тьмы, бросаясь вон из кельи, подальше от молитв. — Никуда от меня она не денется! Я не забыл, что она пригрела Джейн, мать моего ребенка и вырвала мою законную добычу![203] Я не я буду — устрою ей ловушку!»

Никто, кроме ночной совы не видел, как над монастырем поднялась темная тень с перепончатыми крыльями.

Наступил рассвет. Яркое солнце выглянуло из-за горизонта и направило свои животворные лучи на монастырские витражи…

Закричал монастырский петух, приглашая кур на утреннюю трапезу, а монашек на молитву.

С его криком вся нечисть поспешила попрятаться, а призрак девичьей башни удалился на самый верх башни, чтобы снова и снова, в какой уже раз за прошедшую соню лет пережить свое грехопадение и бесславную гибель.

Монастырь стал просыпаться, монашки потягивались, наскоро творили утренние молитвы и шли умываться. Моррис, монастырский пони, топал ногами и ржал в своем стойле, требуя еды и ласки.

Тело грешной монашки еще сладко ныло от мучительно нежных и ласковых объятий Инкуба. Увидев в свое отражение, слова утренней молитвы замерли у нее в горле.

— Domine, miserere mei! Peccavi, Dominus![204] — Ей почудилось, что черты лица мистическим образом стали похожи на сплошную маску странного цвета, в которой был всего один глаз!

Ita Deus Pater, Deus Filius, Deus Spiritus Sanctus.[205] — Как завороженная она смотрела на страшное отражение, и ужасу грешницы не было конца… Вдруг большой глаз, расположенный прямо посреди лба, с большой скоростью завертелся в разные стороны, словно желая выпасть из своей орбиты…

— Наваждение! — Монашка перекрестила зеркальце, и ее охватило невероятное помутнение, — не по уставу зеркало держать! Напасть, к счастью, миновала. Она снова посмотрела на отражение, теперь уже на нее смотрело родное знакомое лицо. — Монахиня убрала зеркальце в шкаф. Сердце ее отчаянно билось: ночное приключение не останется без последствий.

«Меня замуруют живьем в девичьей башне, или высекут! — От воспоминания о монастырском наказании у грешницы подкосились ноги. — Пост на хлебе и воде я переживу, но розги…» Однако у нее хватило благоразумия одеться, позвать монашек и заняться бесчувственной матушкой настоятельницей…

Собравшиеся на шум монашки перенесли матушку Изольду в ее келью. Но она никак не могла очнуться: ей грезился пережитый в келье ужас…

— Deus benedicis Mater Superior![206] — С ней осталась сидеть Катрина[207]. Глядя на бесчувственную матушку, она украдкой смахивала слезу. «Что же будет с монастырем, если матушка погибнет?» — Катрина шептала молитвы и надеялась на чудо. И тут ей в голову пришла мысль: «Священная реликвия!». Я столько перетерпела из-за нее, чуть не отдала под плетьми Богу душу. Она поможет!

Сбегать в церковь и принести реликвию не заняло много времени. Катрина вложила ларец в холодные руки матушки, и свершилось настоящее чудо.

«Я лежу, а в монастыре творятся страшные грехи! — Настоятельница очнулась и закричала, так же отчаянно, как и прошлой ночью, но на этот раз она уже не теряла сознания.»

— Ой, Катрина, похоже, я ударилась головой! — Наваждение кошмара преследовало несчастную Изольду. — В наших кельях каменные полы!

Окна кельи, в которой лежала настоятельница, были украшены замечательным витражами, превращавшими сияние утреннего солнца, в разноцветные блики.

«Как болит голова! — она стала смотреть вокруг, словно ища кого-то недоброго, но так никого и не нашла. — ужас!» В келье сидела Катрина. Остальные монашки пошли на утреннюю молитву.

— С Селиной придется разобраться! А ее келью освятить! — Успокаивая молитвами чувство опасности, которое еще тлело в душе, матушка Изольда поцеловала реликвию, и с трудом поднялась на ноги.

— Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem, factorem caeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium[208]. Надо было выяснить, что же произошло прошлой ночью, и что это был за ужас, от которого она, совершенно не склонная к обморокам женщина, неожиданно потерял сознание.

— Матушка, с вами все в порядке? — Катрина преклонила колени.

— Твоими молитвами, дочь моя! Отнеси реликвию в церковь! — Приказала она. — Мне надо побыть одной! И подумать!

«Неужели я, и мои монашки так согрешили, что в монастырь прорвалась нечистая сила? — вроде недавно весь монастырь освятили? — Матушка привычно дала девушке благословение. — Да как это стало возможным, чтобы в моем монастыре, всегда полном мира и спокойного духа, внезапно появилось нечто страшное и потустороннее. — Конечно, я приняла под свои стены раскаявшуюся ведьму, да и сама не всегда вела праведный образ жизни, но это не великий грех!»

— Quicumque vult salvus esse, ante omnia opus est, ut teneat catholicam fidem![209] На это раз молитва не помогла, как бы она не напрягалась, и как ни старалась, ей все же никак не удавалось ничего придумать. «Ну, грешную монашку я высеку, а дальше? Узнает начальство, и обитель разорят, реликвию отберут, монашек разгонят! И так наш король католиков не жалует!»

От молитвы головная боль отступила. Стоя на коленях посреди пустой кельи, матушка Изольда лихорадочно соображала, пытаясь, что бы смогло внятно объяснить недавно пережитое событие и как спасти обитель от повторных визитов нечистой силы.

— Quam nisi quisque integram inviolatamque servaverit, absque dubio in aeternam peribit.[210] Наконец, молитва принесла успокоение и мир в душу матушки…

«Пожалуй, стоит осмотреть келью Селины и поискать улики!» — На этот раз коридор не казался матушке темным и страшным. И запаха серы в келье не было.

— Начнем с того, что всех посажу на строгий пост! Разберусь обо всем вечером! — Матушка Изольда внимательнее осмотрела келью, она увидела в вазе увядшие осенние цветы, и это показалось немного странным. — Обычно осенние цветы стоят долго! Ну, монашки… Могли бы и свежие цветы поставить!

Казалось, цветы умерли очень давно.