Вторая полоса легла на дюйм ниже первой. Именинница стиснула зубы, подавив рвущийся наружу крик. Однако движение бедер и сжавшиеся ягодицы вновь дали знать зрителям, что девушка не осталась безучастной к отцовской расправе.

«Три!» — Чарльз сделал паузу.

Ореховый прут, хоть и был как следует вымочен, обломился о металлическую пластинку «Пояса верности», поэтому папа взял новый, а за одно и обдумал план нанесения следующего удара.

Каждое вздрагивание жертвы вызывали в Джоне дикую похоть: тело напрягалось под ударами, но Эвелина сносила наказание с поистине рыцарским достоинством. Лишь один раз она не стерпев боли, оторвала ладонь от своей груди, продемонстрировав собравшимся крупный розовый сосок.

«Я не я буду, а ключ от этого пояса будет в моих руках!» — думал он.

Не упуская из виду силу, ритм и безжалостность ударов в попытках сломить дух девушки, основное внимание строгий отец уделял демонстрации воспитательного искусства в правильном расположении рубцов на округлостях, а также придании им надлежащего цвета и яркости, что само по себе доставляло ему, да и многим из зрителей, немалое удовольствие.

Раздался свист и звонкий щелчок. Прут, обвившись вокруг бедных ягодиц несчастной жертвы, переломился о серебряную пластину.

— Ах! — Глаза девушки широко открылись и, а все тело пронзила судорога.

Третья горизонтальная полоса пересекла нежную бледную кожу, и отец аристократки отсчитал третий удар. Отец посмотрел в сторону служанки, ответственной за приготовление прутьев, нахмурил брови, но ничего не сказал, а молча бросил прут в камин. «У меня, слава Богу, прутьев достаточно заготовлено!» — Подумал лорд.

«Леди Годива, наш далекий предок, могла бы гордиться ею, — думал строгий папа, — ей пришлось проехать через весь город на белой лошади в голом виде, чтобы спасти обывателей от чрезмерных налогов!»[37]

Эвелина заметила, как испорченный прут, попав в очаг, зашипел, словно ругаясь, согнулся и вспыхнул в очаге пламенем. Совсем, позабыв о скромности, она пыталась сжимать исполосованные ягодицы, насколько позволял пояс верности. Впрочем, сейчас только он не позволял зрителям рассмотреть самые потаенные местечки в ложбинке между трепещущими очаровательными булочками.

О силе нового удара публику оповестил короткий стон вырвавшейся из глотки мужественной красавицы. Силы девушки были уже на исходе. Слезы брызнули из уголков плотно зажмуренных глаз Эвелины, и она изо всех оставшихся сил сжала ладонями груди, силясь таким образом поддержать себя.

«Как великолепно она сложена, — подумал Джон Хаунтен, — прямо породистая кобылка! И ей место в моей конюшне! А все-таки хорошо, что я не Том, а Эвелина — не леди Годива!»[38]

Краем глаза бравый рыцарь увидел, что лорд, сидевший рядом с ним, сжал руки в кулаки так, что костяшки на пальцах побелели.

Огненно-красные, налившиеся кровью полосы пересекали соблазнительный зад мученицы, резко контрастируя с белизной прекрасного тела.

«Четыре!» — объявил отец и швырнул изломанный орешник на ковер.

Эвелина несколько раз переступила ногами, но нашла в себе сила занять прежнее положение. «Только не отдавать ключа! — Подумала она, покорно вздернула к потолку подбородок с плотно сомкнутыми губами. — Осталось немного!»

Расположение рубцов сделало бы честь любому профессиональному экзекутору: первый на самом верху, на том уровне, где спина переходила в ягодицы, а остальные книзу от первого на одинаковом расстоянии. В то время как гости в очередной раз наполнили кубки за здоровье именинницы, отец поменял прут, выпил кубок вина и приготовился к пятому, удару. «Господи, дай мне сил! — Эвелина склонила прекрасную головку, закрыла глаза. — Видела бы покойная мама, как я страдаю!»

— Эта красотка, что с таким мужеством и кротостью принимает наказание, будет греть мою постель! — прорычал Джон Хаунтен, грохнув о стол свой кубок с такой силой, что серебряная тарелка запрыгала. — Ах, чума меня забери, если я отступлю!

«Дозревает, — подумал Инкуб. — Грешник!»

— Пять!

Гул одобрения раздался из толпы, увидевшей результат нового удара. Темный след зажегся чуть ниже ягодиц, расположившись параллельно верхним полосам.

— Барон, — лорд посмотрел на своего соседа, такие речи не достойны славного рыцаря! Лучше выпей за ее здоровье! «Клянусь тремя царями! Если она выдержит всю порку с таким достоинством и с таким христианским смирением, — красота девушки, чьи достоинства скрывал лишь узкий серебряный поясок, достоинство, с которым она переносила отцовские подарки, очаровали лорда Оливер Хаксли, — я на ней женюсь!»

Возможно, размолвка двух почтенных джентльменов могла бы привести к ссоре и поединку, но их внимание было отвлечено новым актом разыгрывающейся на ковре трагедии.

— Шесть! — торжественно произнес сэр Чарльз Брисбен.

Темный конец ужасного рубца лег на ягодицы девушки, не обвивая бедра, но сократив расстояние между ранее нанесенными полосками, сумел причинить дикую боль. Она на мгновение забылась и прикрыла попку руками. Одновременно обвела глазами вокруг себя, как бы ища у лорда или у барона помощи, потом подняла глаза к потолку, и зрители увидели крупные слезы в глазах юной леди. Нельзя было видеть горе этого прелестного создания и не тронуться таким зрелищем. Зрителям досталось красивое зрелище: груди юной девушки вздрагивали. Конечно, ссора была забыта.

Впрочем, слабость была секундная. Эвелина вновь скрестила руки и выпрямилась в прежнем положении. Лорд Оливер Хаксли был тронут, открывшейся картинкой, хотя ощущал гораздо больше смущения, чем сочувствия.

«Я заставлю тебя кричать! — Стоукс терпеливо выждал, пока дочка успокоится, и затем, отведя правую руку назад, стремительно нанес удар. — Запоет соловьем!»

Тело несчастной, от которого веяло свежестью, чистотой и невинностью, теперь пахло совсем по другому: вместе с запахом острого пота в зале появился аромат ужаса загнанного в ловушку олененка. Эвелина вздрагивала под «поцелуем» прута, а искаженное гримасой боли, покрытое слезами, лицо взлетело вверх на запрокинутой шее.

— Семь! — провозгласил отец девушки.

В то время как прекрасные половинки леди еще подпрыгивали в стремительном танце, она бросила быстрый взгляд через плечо, на экзекутора. Папа увидел искаженное болью и лицо. Теперь в ее глазах не было ангельского смирения. Была боль презрение!

Эвелина быстро повернула голову назад, собирая все свое мужество в кулак перед следующим ударом.

Следы от орешника располагались на коже в идеальном порядке.

«Похоже, — подумал Лорд Оливер Хаксли, — что отец не только наказывает дочь, но и стремится показать всем зрителям идеальное по точности искусство нанесения ударов! Интересно, удастся ли ему сломить волю такой стойкой и прекрасной жертвы!»

Экзекутор методично нанес следующие три удара крест на крест по прекрасным, извивающимся полусферам. Граф не торопился. Вот уже четвертая розга переломилась о серебряные ремешки и полетела в камин. Минутная передышка во время выбора нового орудия наказания давала время сотрясающимся исполосованным ягодицам восстановиться, а девушка могла отдышаться, прежде чем розга вновь заставила корчиться ее тело. Зрители успевали осушать кубки за здоровье именинницы между ударами, так что леди Эвелина могла прочитать короткую молитву перед новой порцией мучений.

Зрители видели, что молодая аристократка приняла на ягодицы косой «Андреевский крест» с поразительной стойкостью.

— Такому мужеству позавидовали бы христианские мученики! — шептались замковые слуги. — Именно так первые христиане мужественно и покорно терпели плети диких язычников.

Внешне страдания измученной души выдавали беззвучные слезы и редкие приглушенные вздохи. Из последних сил Эвелина старалась удерживать ноги прямыми, а бедра сжатыми, на сколько позволял «пояс верности», она все же не могла не вращать бедрами и не выгибать тела, казавшееся молодым зрителям очень соблазнительным. В момент, когда ягодицы еще продолжали сотрясаться после очередного жестокого удара, все тело хотело лишь одного: «бежать!» Однако Эвелина продолжала стоять в центре ковра.