Дальнейшее произошло словно в убыстренном кино — Маргарита вдруг вызывающе уперла руки в бедра и двинулась на рыжего. Все трое растерянно и, не побоюсь этого слова — потрясенно умолкли, потому что говорить теперь начала она. И не просто говорить, а кричать, вопить и верещать как самая распоследняя базарная девка.

— А что, тоже захотел, да? Что, может, и тебе со мной — в море? — с действительно жутковатым смехом заголосила на весь (к счастью, пустой) берег Маргарита. — Ах, тварь! Ах, сволочь! Да я, падаль, с таким, как ты… — И так далее, и все в том же самом духе.

Даже я опешил от этой Маргаритиной эскапады. Она как осатаневшая пума надвигалась на рыжего, голос ее звенел, гремел и ревел, а упругие груди, подпрыгивая, воинственно целились светло-коричневыми сосками то в рыжего, то во всех троих одновременно, — и она (но конечно, под моим руководством), она своего достигла…

Психология — могучая сила. Сексология — сила вдвойне. И эти хреновы недоноски, эти три вшивых богатыря на какие-то мгновения забыли обо всем на свете, отдавшись целиком и полностью во власть самых разнообразных околофрейдистских комплексов и эмоций. Потом они, правда, наверное, опомнились, да было уже поздно — те смертельные и одновременно спасительные три с половиной метра больше не разделяли нас, и когда после весьма специфического и применяемого обычно лишь в действительно крайних случаях удара грудная клетка левого нерыжего сначала громко треснула, а потом и сложилась под воздействием моего кулака как картонная гармошка, правый нерыжий все еще ничего не понял.

Но не понимать и ему оставалось недолго — схватив за запястья, я резким движением вырвал обе его руки из локтевых суставов и завернул назад, под таким же точно углом, как раньше они сгибались у него вперед. Хотя сознание он, вероятнее всего, потерял от боли уже в первый миг, я для верности, чтоб не орал, размолол ему лбом переносицу, и на гальку он опустился тихий и безмятежный.

Рыжий же эти несколько секунд стоял как парализованный, даже и не помышляя напасть на меня или (придурок!) хотя бы на Маргариту. Потом, окинув неподвижные тела соратников округлившимися от страха глазами, он бросился к машине.

Однако и я бросился — в прыжке "щучкой" подцепил рыжего за ноги, и он мешком грохнулся оземь. С ним мудрить не стал — просто свернул шею, и подбородок его, лежащий теперь почти на левой лопатке, выглядел действительно диковато, хотя боюсь, и несколько претенциозно, — особливо в сочетании с подозрительно потемневшими на известном месте белыми до того штанами. Похоже, в последний миг своей молодой и непутевой жизни гадёныш элементарно обделался.

Потом я вернулся к обоим нерыжим… А потом поднялся и, отряхнув с коленок мелкую галечную пыль, посмотрел на Маргариту.

Она стояла как неподвижная бело-розовая статуя. Лицо ее… Нет, лучше не буду говорить, каким было ее лицо. Руки бессильно свисали вдоль тела, и ничего прикрывать ими она больше не собиралась. По-моему, сейчас она просто забыла обо всем на свете.

Я хотел подойти к ней, но передумал: сходил сначала к берегу за юбкой и блузкой. Маргарита молча и безучастно взяла свою одежду, так же безразлично, как кукла, стала медленно одеваться. Я же занялся другим делом — снес трупы за валуны, чтобы случайный прохожий или проезжий не увидел их сверху, а после забрал из багажника "Мазды" моток веревки, которым на днях уже пользовался.

Потом я вернулся к Маргарите и сказал:

— Уезжай.

Она подняла на меня все еще полуотрешенные глаза:

— А ты?

— Уезжай, — повторил я. — Мне нужно ненадолго задержаться. Сама понимаешь…

Побледнев еще сильнее, она кивнула:

— Да, конечно… — И добавила: — Тебя… подождать на дороге?

Я покачал головой:

— Нет, на дороге не надо, я сам приду… домой… — И, желая хоть как-то ее подбодрить, ухмыльнулся: — Слушай, а ведь ты, плутовка, знала, что я непременно захочу искупаться, и поэтому нарочно не надела купальник!

Маргарита посмотрела на меня долгим взглядом смертельно усталой собаки. Очень красивой, впрочем, собаки.

— Идиот, — сказала тихо и пошла к машине.

— Ну и что ж, что идиот! — немного обиженно буркнул я. — Зато живые остались… — И вернулся к своим баранам. То есть, мертвецам.

Подробно описывать дальнейшее считаю делом совершенно не обязательным. Клиент, веревка, тяжелый камень в качестве груза — и… И так три раза. Весьма, между прочим, нелегкое и противное занятие, без нужды не рекомендую.

Машину их я бросил, стерев предварительно все свои "пальцы", на выезде из города. Выезде, прямо противоположном тому, где мы с Маргаритой так весело искупались.

В общем, совсем с другой стороны.

К дому Риты я подошел, когда уже начинало смеркаться. БЛльшую часть времени, истекшего с минуты нашего расставания на берегу, пришлось потратить на пару дел — не настолько интересных, чтобы о них рассказывать, но достаточно важных, чтобы ими пренебречь. Особенно первым. Хотя и вторым тоже.

Я потянул ручку калитки — дверь не поддалась. Повертел головой по сторонам и заметил Вику, которая опять чего-то там поливала на ночь. Я имею в виду растения. И из шланга.

Собравшись было позвать девушку, я вдруг передумал: присел на корточки за высокими кустами, густо произраставшими по периметру забора, и не очень громко, но очень пронзительно свистнул. Сквозь прорехи в листве было видно, как Вика, выпрямившись, принялась оглядываться. Потом она снова нагнулась, закручивая вентиль, а затем, отбросив назад прядь упавших на лоб русых волос, медленно пошла в мою сторону. Лицо ее было внимательным и напряженным — наверное, потому, что меня она не видела. Сегодня Вика была не в джинсах, в которых я уже привык ее лицезреть, а в какой-то свободной рубашке, едва прикрывавшей нижнюю часть бедер, — и всё. Нет, пардон, не всё, на ней был еще тоненький кожаный поясок. Вот теперь всё.

Викины ноги, худощавые, но стройные, осторожно ступали по зеленой траве, перешагивали через небольшие клумбы, и я подумал, что вообще-то она очень даже и ничего. А еще подумал, что…

Ноги остановились возле меня, и, внезапно подпрыгнув, я выскочил пред ее светлы очи как чёртик из табакерки.

— Ай! — взвизгнула Вика, однако, узнав меня, зло гаркнула: — Рехнулись?!

— Так, самую малость, — признался я. — Ровно настолько, чтоб не забрали в дурдом.

Она прищурилась:

— А может, рискнете? Отчебучьте чего-нибудь сверх обычного репертуара — и…

— Это чтоб забрали? — Я энергично замотал головой: — Не искушай, не выйдет. — И предложил: — Помочь открыть? А то неудобно, стою тут как этот. Что люди подумают?

Вика молча щелкнула замком и посторонилась, запуская меня во двор. Я совсем уже было вознамерился прямиком направиться к дому, как вдруг вспомнил, что, в сущности, так до сих пор и не побеседовал толком с этой очень и очень занятной девицей. К тому же сегодня она нравилась мне гораздо больше, нежели вчера и тем более позавчера. Вероятно, потому, что была в одной рубашке, без джинсов. Нет, с другой стороны, Маргариту-то нынче я имел счастье видеть в экипировке еще более скромной… Но это так, не для сравнения, сравнивать их было, конечно, нельзя — что в одежде, что без.

— Послушай, милая, — ласково сказал я. — А если мы с тобой сейчас немного поболтаем?

— С хозяйкой не наболтались? — И я, честное слово, опять не совсем понял, что это: грубоватое простодушие, наивная подколка или нечто большее — стремление прикинуться эдакой невинной недалекой девчушкой, которой (хоть режьте!) она отнюдь не была.

— Не наболтался, — браво кивнул я и многозначительно погладил начинающие отрастать усы. — Ну и не все же время с хозяйкой. Захотелось, знаешь-понимаешь и с тобой. — И потянул ее за руку: — А пойдем-ка, дорогая Виктория, в беседку. Да-да, я уже знаю, что в саду есть очень миленькая беседка в кущах, тэк скэ-эть, виноградных, — вот и пойдем, покалякаем…