Бросив прощальный взор на четыре бездыханных тела в разных концах некогда роскошной, а теперь залитой кровью комнаты, я кинулся вниз по лестнице, кляня себя самыми распоследними метафорами и гиперболами за то, что в горячке событий совсем забыл про "цыгана", и в то же время моля всех святых и пророков всех основных мировых религий, дабы никого больше не повстречать ни в этом гадском доме, ни при выходе из него.

И теперь молитвы мои до адресатов дошли.

Отчалив на безопасное расстояние, я остановил машину и крепко задумался: что делать дальше? Ехать на Цветочную, где Лола дожидается "цыгана", или же, в свете последних новостей, принять, пока не поздно, дополнительные меры предосторожности?

В принципе, все члены этой своры, сталкивавшиеся со мной, извините, умерли, и значит опознать, ткнуть в меня пальцем — он, это всё он! — вроде бы некому. Пять человек до сегодняшнего дня встречались со мной и еще четверо — только что. Плюс несчастная Анастасия, которую убили по не известной мне причине…

Оставались, правда, еще субчики из кафе, однако эти вполне могли быть и посторонними, "вольными стрелками": через Анастасию их наняли, чего-то там заплатили — вот они и кинулись прутиками махать. Да! Еще т а женщина — "газооператор"… А ведь ею, если честно, мог быть кто угодно, в том числе и из уже знакомых мне особ, — от последней покойницы на втором этаже до (бр-р… не хотелось даже и думать такое!) Маргариты.

Имелся и еще один скользкий момент, связанный с Пауком и его подчиненными, которые меня видели и знали о цели моего пребывания в городе. Но тут ничего нельзя было поделать; оставалось только рассчитывать на благоразумие старика, которому ослабление конкурентов, по идее, только на руку и для которого гораздо выгоднее просто закрыть на все глаза. Сам я еще не думал, закрою ли в дальнейшем свои глаза на него: то был вопрос покуда не первостепенный. А что было сейчас первостепенным?

Знаете, можете назвать это как угодно: чутье, инстинкт, интуиция, нюх, — однако мне почему-то казалось, что ключевой (не в смысле главной) фигурой этого проклятого балагана является Валентин. Человек Паука, он по какой-то причине снюхался с конкурентами последнего и вольно или невольно влип в самую гущу проблемы, волнующей уже конкретно меня. Процентов семьдесят, что он грохнул Серого. Да-да, грохнул и подался в бега. От кого? Да похоже, от всех — приятелей и с той и с другой стороны. Кстати, я допускал, что о моей "Аннибаловой клятве" ему до сих пор ничего не известно, и вообще о моем существовании тоже.

Каюсь, ломанувшись сначала на поиски Зверька, я пошел не по тому следу и потерял темп. Хотя, как сказать… Ведь ежели бы не начепушил на складах, то навряд ли привлек к своей персоне внимание Паука и его замечательных четвероногих питомцев, а соответственно не смог бы в конечном итоге вычеркнуть старикашку из списка подозреваемых. Так что, выходит, всё к лучшему.

Я посмотрел на часы — ладно, дую на Цветочную. Но сначала… Пробежался пальцами по кнопкам телефона. Раздались длинные гудки. Потом послышался чуть хрипловатый голос:

— Слушаю.

Я сказал:

— Это я.

Он был немногословен:

— Угу.

— Ну что там?

— Пока всё тихо, если ты про сегодняшний день.

— А если про вчерашний?

— "Второй" ночью кого-то завалил.

Я вспыхнул:

— Что значит — "кого-то"?!

Он миролюбиво посоветовал:

— Не верещи. У того парня был ствол, и он собирался лезть через забор с задней стороны сада.

Я прошипел:

— Спасибо, конечно, но я же просил по возможности брать живьем!

— Ну, значит такой возможности не было.

— Н-да-а… — покрутил я головой. — Это уже второй?

— Второй, — любезно подтвердила трубка, и я невольно выругался:

— Чёрт!..

— Что-то не так? — поинтересовался он.

Я вздохнул:

— Да нет, всё так… просто… Похоже, мои мечты о том, что эти ребята меня еще не вычислили, развеиваются, как дым.

Теперь вздохнул он:

— Совсем с ума сошел. А чего ж хотел? С тех пор как ты нарисовался, у них исчезли пятеро, да плюс двое "наших".

— Девять, — угрюмо пробормотал я.

— Что?

— Девять, — трагически повторил я. — Понимаешь, полчаса назад еще четверо, в каком-то доме в городе.

— … твою мать!… - хмыкнул он. — Ну, всё!

— Что — всё! — разозлился я.

— Ничего. Ты труп. А если не ты, то баба Серого. Уж ее-то прищучат верняк. Ни на что не посмотрят.

Я насторожился:

— На что не посмотрят? Даже если там будешь ты?

Пара секунд молчания.

— Не, ну ежели они захотят по-тихому… А вот коли внаглую — рыл десять, да с автоматами подвалят, тогда извини.

— Уйдешь? — хмуро спросил я.

— Уйду, а что прикажешь? В ящик? Бабки ты платишь хорошие, базара нет, только их жене и детям ненадолго хватит, коли меня замочат.

Я почувствовал, как заныло под ложечкой.

— А "второй"?

— А что — "второй"? Он, между прочим, еще вообще пацан и тоже жить хочет.

Я скрипнул зубами.

— Ладно. Будем надеяться, что внаглую с автоматами не подвалят. Ну, ты это. Смотри там…

Он усмехнулся:

— Я-то смотрю. Но и ты тоже смотри.

— Куда? — улыбнулся и я, однако он уже не улыбался.

— Туда! С Мошкиным, ежели что, палку не перегни. Он хоть и любит эти штуки, но коли такой беспредел пошел…

— Постой-постой, — перебил я невидимого собеседника. — Какие "штуки"?

— Такие, — проворчал он. — Когда эти ребятки друг друга хлопают, а он в сторонке стоит, радуется и пальцы загибает. А что? Криминогенная обстановка в городе улучшается, и всё такое прочее.

Гм, это была новость. Не хорошая и не плохая, а какая-то неоднозначная, требующая осмысления. Так я подумал, а вслух сказал:

— Криминогенная обстановка улучшается — это всё равно что импотенция улучшилась.

— Чего?! — протянул он.

— Ничего, — вздохнул я. — Выходит, ты считаешь…

Теперь перебил меня он. Возможно, обиделся за "импотенцию".

— Я считаю, что после этой четверки твоя спокойная жизнь кончилась.

— Ну, не такая уж она у меня и раньше была спокойная.

— Раньше были цветочки. Первые твои и наши жмуры исчезли тихо и без следа, а после сегодняшнего поднимется шум. И менты, и твои "приятели" начнут землю рыть, и уж либо те, либо другие тебя навестят. А может, и все сразу.

— Ну спасибо, — сказал я. — Утешил.

— На здоровье. Захочешь похлюпать в жилетку — звони еще, не стесняйся.

— Обязательно, — пообещал я и бросил трубку на заднее сиденье.

…Я ехал к маленькому желто-зеленому домику, расположенному хотя и на Цветочной улице, но, к сожалению, отнюдь не в Солнечном (хотя и солнечном) городе, и на душе было тревожно и муторно.

Разговор с "Дублером" точно открыл мне вдруг, каким самонадеянным болваном я был все эти последние дни, а заодно и нарисовал весьма унылую перспективу дней грядущих. И не так пугала собственная судьба, как давило беспокойство за Маргариту. Нет-нет, конечно, я понимал, что и она далеко не самая светлая лошадка в вихрящемся вокруг табуне, но…

Мелькнула мысль: а и правда, не бросить ли все к чёртовой матери и умотать отсюда подобру-поздорову, — разумеется, вместе с ней, если захочет. Но… захочет ли? В этом я был совсем не уверен.

Да, наверное, и в таких делах, как мои, также существует понятие критической массы. И закон перехода количества в качество тут, увы, действует тоже (это насчет "чёртовой матери"). И я знал об этом, знал, сталкиваясь с подобным собственным состоянием и настроением уже не единожды. Но постепенно ведь неприятности забываются, и, отдохнувши от одной передряги, человек, как правило, влипает по-новому…

Я словно робот крутил баранку, переключал скорости и жал то на газ, то на тормоз, а в глазах стояло лицо девчонки, которая осталась лежать на великолепном персидском ковре. Сколько ей было? Двадцать? Навряд ли больше. А двадцать один не будет уже никогда… А Анастасия? Та-то еще моложе! Но Анастасия, скорее всего, была связана с бандой постольку-поскольку — играла роль подсадной утки, может, выполняла еще какие-то мелкие поручения, в том числе и "постельного" характера, тогда как погибшая сегодня девушка действительно была достойным противником — не чета тем троим. И если бы не опыт и доведенная до автоматизма реакция, она бы наверняка разделалась со мной, — судя по всему, подобная практика у нее имелась.