В какой-то момент я даже подумал, что нас оставили в покое, но не обрадовался тому: искать "невидимок" в чужом городе, пусть и небольшом, — дело почти дохлое. Сейчас я искренне пожалел, что не пощадил кого-нибудь одного тогда на пляже. Гада можно было бы расколоть на полезную информацию. Дурак? Дурак. След-то оборвался.

В таких вот размышлениях пролетело не помню сколько времени, а потом я неожиданно уснул. Однако веселее от этого не стало: нахлынули беспокойные видения, в процессе которых в меня то стреляли, то гнались за мной по каким-то канавам и буеракам. В антрактах же между погонями и стрельбой меня связывали, забрасывали булыжниками и как собаку пинали огромными коваными сапожищами.

Но оказалось, что и это не самое страшное. Словно из непроглядного молочного тумана возник вдруг кошмарный образ, за появление коего я наверняка должен благодарить похмельную пассию Валентина.

Нет, это, конечно, была не она. Однако — мотивы, мотивы… Испитое, отечное лицо, красные воспаленные глаза, щербатый рот. Левой рукой это чучело придерживало на круглых как арбузы грудях грязно-белую, напоминающую саван мертвеца простыню, а правую протягивало ко мне…

Я испуганно заорал — в ответ раздался сладострастный рык, простыня, не поддерживаемая более ничем, упала как седьмая печать, и вторая рука с синими прожилками вен коброй потянулась ко мне. И — жуткий призрак начал вдруг стремительно приближаться — не перебирая ногами, наплывать как нечисть в кино. Я отчаянно задёргался и — слава тебе, господи! — вроде бы проснулся.

…Я проснулся.

И лежал в кромешной тьме, без толку хлопая глазами и тихо, как чудом улизнувшая от кошки мышь.

А потом… Потом я услышал некие посторонние звуки, и рука сама собою поползла под матрац в поисках трофейного пистолета. Нащупала рукоятку, остановилась… (Чёрт, я же точно помню, что запирал дверь изнутри!)

Постепенно звуки более конкретизировались. Дыхание — довольно прерывистое, сдерживаемое, волнительное. И — шуршание. Одежды? Да, вроде бы одежды.

Так-так-так… Дыхание и шуршание, шуршание и дыхание… В комнате явно кто-то был, и этот таинственный и загадочный "кто-то" явно сейчас раздевался. Но зачем?..

О Санта-Барбара! Да неужели ж кошмарный сон оказался вещим и эта вонючая пропойца заявилась сюда, чтобы провести со мною свою, наверняка убийственную и вообще последнюю в моей еще не старой жизни ночь — ночь любви?.. Нет! Что угодно — только не это! Пусть хоть кто, хоть вредная Вика, только не это! Лучше уши отрежьте!..

Теряя по дороге остатки мужества и не исключено что мужественности, я дотянулся до кнопки ночника и…

Сон все-таки оказался в руку.

Хотя бы отчасти, потому что это была женщина.

Но хвала всевышнему — не проститутка в простыне и даже не вредная Вика…

Она стояла посреди комнаты. Обнаженная и преґкрасная. Ее точеные руки были скрещены на груди, а темные глаза смотрели на меня отрешенным взглядом.

Я малодушно ойкнул, и этот "ойк" словно разбудил ее, вырвал из оцепенения, и она, уронив руки, медленно пошла ко мне.

Она шла, а я, словно завороженный Каа Бандер-Лог, смотрел на ее округлые плечи и рассыпавшиеся по этим плечам пышные золотистые волосы, красивые руки и длинные ноги, упругие груди и… и… В общем, невзирая на закалку, от всего этого зрелища я едва не задохнулся.

Подойдя к постели, она остановилась, продолжая смотреть затуманенным взглядом мне в глаза. И я… теперь я смотрел тоже только в ее глаза, позабыв обо всем остальном. Я падал, летел и тонул в них как в черном-пречерном омуте. Они заманивали, завораживали и погружали в себя как в болото. Впрочем, весьма желанное и многообещающее болото.

А потом в какой-то момент до меня дошло, что я сижу на кровати совсем как дурак. И правда, чего ж это я сижу, а она — стоит?! Надо немедля, немедля подвинуться, освободить место и ей.

Я подвинулся, и Маргарита фиолетово-розовой в свете ночника змейкой скользнула под простыню. Ее руки обхватили мою шею, а губы коснулись моих. Она крепко прижалась ко мне, и я почувствовал, как она вся дрожит, и успел подумать, что навряд ли от холода.

Эх… Понимаете, задним числом можно говорить и домысливать всякое, но я не знаю — не знаю! — осознанно ли пришла она именно ко мне или же ей было сейчас все равно — все равно, к кому, лишь бы не оставаться в этом огромном доме и еще более огромном мире одной, лишь бы ощутить рядом со своим еще чье-то тело, почувствовать чью-то ласку. Может, и все равно…

Но мне-то, мне, чёрт побери, было не все равно! В ответ на ее поцелуй я впился ей в губы, принялся целовать лицо, шею, грудь, ласкать ее всю, пока она не застонала и привлекла меня к себе…

…В районе окна жужжала и билась о стекло какая-то полоумная, перепутавшая день с ночью муха. Мы лежали молча, обессиленные и опустошенные. Лично я был как выжатый лимон или апельсин. Маргарита, надеюсь, — тоже.

Я лежал и все никак не мог отважиться хоть о чем-то ее спросить. Она была рядом — ближе некуда, но и одновременно — далеко-далеко. Однако наконец собравшись с духом, я еле слышно пролепетал:

— Где ты была, Рита, где? Я так волновался!..

И — словно отрубило: больше, как ни пыжился, не мог выдавить ни слова.

Она же внезапно повернула ко мне свое прекрасное лицо, но посмотрела таким взглядом…

Свет ночника отражался в ее темных, бездонных глазах как две маленькие ледяные свечи, и глаза эти, казалось, видели сейчас кого-то другого. И у меня внутри все оборвалось, а сердце от отчаяния замолотило как бешеное.

А она, она что-то шептала, бледные губы шевелились, словно хотели что-то сказать… или, быть может, кого-то звали?..

И вдруг она снова припала ко мне, и слезы брызнули из-под ресниц.

А я утешал ее, бормоча нечто маловразумительное, обнимал, целовал мокрые от соленых слез глаза и щеки, но Маргарита все рыдала и прятала свое покрасневшее от рыданий лицо у меня на груди.

Только на рассвете она забылась тяжелым, беспокойным сном: часто вздрагивала, вскрикивала и просыпалась. Ее голова лежала на моем плече, пока плечо не онемело и я перестал его ощущать. Тогда я осторожно высвободил руку и минут через десять тоже уснул.

В отличие от Маргариты ваш покорный слуга остаток той ночи проспал спокойно и крепко.

Я притормозил во дворе, окруженном с трех сторон хрущевскими пятиэтажками, и, зарулив на свободный пятачок, остановился.

Давая вчера номер телефона городской квартиры Валентина, Алла в ответ на предложение назвать адрес, сказала: "Хватит с вас и номера! Думаете, приятно продавать…", ну и так далее.

Настаивать я не стал, а вечером, аккурат после программы "Время", позвонил по условленному номеру и, когда мне ответил человек, которого я мысленно окрестил "Дублером", сообщил:

— Есть телефон. Нужен адрес.

Не больно радостный голос вздохнул:

— Ладно, завтра.

Я покачал головой, словно собеседник мог это видеть:

— Завтра мне может понадобиться уже что-нибудь другое. К примеру, сосновый гроб. Вы же получили аванс не только за торчание на деревьях. Жду…

Через пятнадцать минут он позвонил и назвал адрес, а также объяснил, как проехать.

Все это было, повторяю, вчера, а сегодня я проснулся, осторожно, чтобы не разбудить Маргариту, выбрался из постели и, вытащив из ее брошенной на пол возле двери сумочки ключи, на цыпочках вышел из спальни. Машина стояла на дороге, метрах в тридцати от калитки — потому-то я и не услышал ночью, как подъехала Маргарита…

Итак, я вылез из кабины, закрыл дверь и, повертев головой, увидел на стене одной из пятиэтажек нужный номер. Ага, квартира, судя по всему, во втором подъезде, этаж третий-четвертый.

Возле подъезда на облезлой скамейке сидели две старухи, а пацаны лет восьми — десяти гоняли по двору с неуклюжим щенком водолаза. Пацаны — это ерунда, а вот бабушки — нет. Они всё видят и всё запоминают.