— Ну, раз Генка смылся, значит — "был"? — рассудительно объясняла меж тем она, хмуря от такой моей непонятливости тонкие брови. — А вернется — "будет" опять. Но пока его нет — ясное дело, что "был". — И чуть ли не с сожалением посмотрела на меня: мол, пенёк ты пенёк.

И вдруг медленно отворилась дверь и на пороге показалась Маргарита.

Я невольно вскочил, потому что сейчас она была просто на себя не похожа. Маргарита глядела куда-то вперед словно незрячими, мертвыми глазами, а ее и без того не шибко румяное лицо снова, как и днем, казалось белым, точно полотно.

— Послушайте!.. — Я прыгнул к ней, боясь, что она еще раз предпримет попытку упасть, как тогда, возле комнаты с телом Сергея. — Успокойтесь! Пожалуйста, успокойтесь! Кто? Кто это звонил, Рита?

Но Маргарита бессильно опустила голову, грива длинных золотистых волос совершенно скрыла от меня красивое бледное лицо. Слова ее я еле расслышал.

— Не знаю… Он угрожал мне…

Я клацнул зубами.

— Да кто — он?!

Маргарита всплеснула руками:

— Он… голос! Какой-то необычный, странный, глухой…

(Ну, это ясно как дважды два — голос изменили.)

— А что? Рита, что он сказал?

Плечи ее мелко дрожали, и я решил, что, наверное, не лишним будет их слегка приобнять: из гуманизма, для пользы дела, ну и вообще. И приобнял.

— Вспоминайте, Рита, вспоминайте!

Она затрясла головой:

— Да ничего такого особенного он не сказал! Он только грубо выругался и прошипел: "Ну что, скоро и тебе конец!" (Вот так "ничего особенного"!) — И Маргарита горько разрыдалась у меня на груди, а я, честное слово, растерялся, вторично за один день заключив в дружеские объятия многолетнюю "женщину моей мечты". Но все же первым взял себя в руки.

— Спокойно, Рита, спокойно! Вы уверены, что ничего не перепутали?

Она сердито уставилась на меня мокрыми от слез глазами:

— Оглохли от перевозбуждения? Давайте отодвинусь и повторю еще раз.

Я смутился:

— Да нет, вовсе я и не оглох. Но… кроме, кроме этого ничего не было сказано?

— Ничего, — проворчала она и вдруг запнулась: — Нет, постойте! Он… он еще сказал: "Смотри, помни про собак!"

— Собак?! — удивился я. — Каких собак?

И вот тогда подавляемое, видимо, лишь огромным усилием воли напряжение ее вырвалось наконец наружу.

— Да пошли вы к чёрту! — зарычала она. — Откуда я знаю — каких?! Оставьте меня в покое!..

Похоже, у Маргариты вот-вот должна была начаться самая настоящая, классическая истерика, и, разумеется, оставлять ее в покое я не собирался. Я сгреб ее в охапку и уложил на диван. Она продолжала что-то выкрикивать, всхлипывать — в общем, нести всякую чушь. Но прибежала Вика с водой, салфетками и нашатырем, и объединенными усилиями нам удалось в конце концов привести Маргариту в чувство. Когда взгляд бедняжки стал осмысленным и слезы перестали ручьем бежать из прекрасных глаз, я мягко взял ее за руку и проникновенно сказал:

— Поверьте, Рита, все будет хорошо. Никто не посмеет до вас и пальцем дотронуться, пока я жив, а жить я собираюсь долго. Давайте закончим на сегодня эти неприятные разговоры, скажите только, где мне устроиться на ночь. А все остальное — завтра. Вы меня поняли?

На бледных губах показалось слабое подобие улыбки.

— Я поняла, — почти беззвучно прошептала Маргарита. — Я все поняла…

— Так где мне лечь? — деликатно повторил я.

Маргарита посмотрела на Вику:

— Подготовь, пожалуйста, комнату рядом с моей.

Гм, вот даже как? — невольно поднял я бровь, но, впрочем, тотчас же опустил: с позиции и тактики и стратегии это решение было верным. Правда, имелось тут, на мой взгляд, и еще более верное, однако из соображений морали и этики умолкаю: вечная дилемма — "жизнь или честь", и далеко не всегда в этом нравственном противостоянии побеждает более разумное с моей точки зрения из этих двух начал. А иначе люди на земле жили бы, право слово, дольше. Но, одновременно, — и подлее.

И вот, готовый уже высоконравственным маршем проследовать за Викой к предназначенной мне на эту ночь судьбой спальне, я неожиданно громко обозвал себя дураком и:

— Слушайте, — обалдело пробормотал я. — Но что же в таком случае делал прошлой ночью ваш верный четвероногий друг? Спал? Или, может, бегал на свидание?

Девушка покачала головой:

— Жак не наша собака. Это я утром, когда уже все случилось, выпросила его на пару дней у знакомых, чтоб не так страшно было, понятно?

— Понятно, — кивнул я. — Действительно, я помню, что Сергей просто органически не переносил собак. Да и кошек тоже. — Подумал и добавил: — В отрочестве он иногда охотился на них с молотком.

Вика вздохнула:

— Это чувствовалось. А вы?

— Что я?

— Тоже охотились с молотком?

— Ну что ты! — возмутился я. — Я животных люблю.

— Это тоже чувствуется, — сказала Вика. — Ладно, идемте. Я покажу вам комнату и туалет.

— Идем, — покорно согласился я. — Комнату хочешь показывай, хочешь нет, но уж туалет, милая, покажи обязательно.

Я лежал, закинув руки за голову и уставившись в потолок, но потолка не видел: в комнате стояла беспробудная темень, хоть глаз выколи. Время от времени я ее нарушал — прикуривал и курил, — но это случалось не слишком часто, хотя и чаще, чем днем. Вообще одна из странностей моего организма — курить ночью чаще, чем днем. Да и не только курить. Вы, конечно, знаете о более-менее научном делении всех людей на "жаворонков" и "сов", — так вот я "сова", и самая что ни на есть ярко выраженная. Мне все дается лучше ночью, нежели днем, и так было всегда.

И вот — я лежал и перемалывал, пережевывал в мозгу события дня минувшего, делал попытки как-то связать их с теми, что случились раньше. Иногда выходило, иногда не очень, и тогда я сердился, снова курил, однако мусолить определенные вещи и факты не прекращал, потому что по многолетнему опыту знал: подобный, на первый взгляд бесполезный умственный онанизм в какой-то миг, или час, или день все равно обязательно даст свои плоды — пускай даже не в виде четких логических конструкций и схем, а в форме наития, предчувствия, интуиции, образа, — но даст, обязательно даст.

И еще, конечно, я все не мог отделаться от мыслей о Сером: не как о жертве зверского убийства, а вообще — о друге и человеке, с которым нас связывало столь многое, — от бренчанья на самодельных электрухах в школьном ансамбле до таких вещей, о которых я просто никогда не расскажу.

Правда, не хотелось бы и чересчур лицемерить: первый шок прошел, и теперь я чувствовал себя уже гораздо спокойнее. И тому тоже была причина, точнее, две. Первая заключалась в том, что годы, прожитые порознь, все-таки здорово отдалили нас друг от друга. За эти годы произошло многое — и у меня, и у Серого тоже. Но главное, главное было, пожалуй, в том, что мы, сколь ни грустно, разошлись не только в пространстве, но и во времени. Мы выпали, выпали из общей некогда системы координат: у него в последние годы были свои абсцисса, ордината и аппликата, а у меня — свои, и они между собой никак не пересекались. Пожалуй, они могли бы еще пересечься, встреться мы хотя бы сутки назад. Но мы не встретились, и теперь наши оси координат не пересекутся уже никогда…

Однако, думаю, я не был бы до конца откровенен, если бы в качестве причин своего относительного "утешения" назвал только те, которые уже назвал… Да, Маргарита в определенном смысле потрясла меня не меньше, чем известие о гибели Серого или газ из того проклятого баллончика. Впервые в жизни я столкнулся с т а к о й женщиной, не хочу даже расшифровывать. И верите, просто не знаю, как повел бы себя, окажись Серый жив, — наверное, постарался б как можно быстрее помочь (в чем, было известно ему одному) — и бежать, бежать, бежать…

Не помню, говорил или нет, но был сегодня такой краткий миг, когда мое лицо касалось ее лица (про тела говорил, это помню). И знаете, сделай я в тот момент одно, всего лишь одно легкое движение — и мог бы коснуться губами ее губ, но в бога душу мать! — это были губы жены моего мертвого друга… И кстати, не известно еще, как бы отнеслась к этому она, — вполне вероятно, я бы просто схлопотал по морде. Да наверняка — схлопотал бы.