Наконец, последний случай, когда она ворвалась в редакцию и избила работника его отдела. До того он еще колебался — разводиться или нет, а теперь понял, что лучшим выходом и для него и для нее является только развод.

Яков умолкает, чувствуя себя совершенно обессиленным. Молчат и судьи. Молчит Нина, молчат присутствующие. И в этом молчании гнетущее раздумье о семье Горбатюков, о судьбе этих взрослых людей, стоящих перед судом, и двух девочек, которые, может быть, играют, а может быть, тихо сидят в соседней комнате под присмотром уборщицы суда.

Первой приходит в себя судья: профессиональная привычка берет свое.

— В каком году вы женились?

— В тысяча девятьсот сороковом, — отвечает Яков, не удивляясь вопросу, хотя судья читала об этом в его заявлении.

— А фактически живете вместе с какого года?

— Фактически? С того же.

— Вы сходились по любви?

— Да, — коротко отвечает Яков и невольно вспоминает реку, луга, теплую ночь и Нинино трепещущее тело, пахнувшее свежим сеном.

Но голос судьи прогоняет воспоминания:

— До какого года вы проживали в браке совместно?

— До того времени, пока между нами не возникли серьезные ссоры.

— Точнее?

— До весны этого года.

— Оставляя свою семью, вы думали о детях? Как они будут воспитываться без вас, как будут учиться?

— Да, думал. Мысль о них и сейчас не покидает его.

— А как вы считаете, если дети в школе спросят вашу старшую дочку: «Где твой отец?» — приятно ей это будет? У вас есть отец? — неожиданно спрашивает судья.

— Мой отец умер, — глухо отвечает Яков. — Мне тогда минуло шесть лет.

— И легко вам было без отца?

Этот вопрос вызывает у Якова рой воспоминаний, и перед ним живо встает одна из картин далекого детства.

Его жестоко избили мальчишки. Он отчетливо видит себя, замурзанного, с расквашенным носом, в изодранной рубашке. Он подбирает с земли измятые книги и не может удержаться от слез, хоть знает, что это не к лицу мужчине. «Вот я скажу!.. Я скажу!..» — грозит он сквозь слезы. Тогда один из мальчишек крикнул: «Нет у тебя отца! Ничего ты не скажешь!» — и все они закружились, заплясали вокруг него, как злые чертенята, выкрикивая: «Нет отца! Нет отца!» Он не выдержал и, стиснув зубы, бросился на обидчиков. Колотил их куда попало и сам уже не чувствовал сыпавшихся на него ударов, ибо слова маленьких обидчиков причиняли ему бо́льшую боль, чем их кулаки.

— Правда, нелегко? — допытывается судья. — А разве легко будет вашим дочкам без отца?

— Я буду им помогать.

— Это им вас не заменит… Плохой вы отец! — жестко говорит судья.

«Не разведут», — думает Яков.

«Лата соврала: судья не подкуплена», — с облегчением вздыхает Нина.

— Вот вы прожили вместе восемь лет. И лишь теперь, после восьми лет, заметили, что жена не подходит вам. О чем же вы раньше думали? Жили, жили, и вдруг — не подходит!

— Не вдруг. Мы давно уже ссоримся, — возражает Яков.

Он сейчас так пришиблен, что даже не может сердиться на судью, которая, как ему кажется, неоправданно жестока. У него такое чувство, будто его загнали в тупик, из которого он никак не может выбраться.

А судья продолжает с неумолимой настойчивостью:

— Неужели вы совсем не любите свою жену? Неужели у вас не осталось ни малейшего чувства к человеку, который когда-то отдал в ваши руки все свое будущее, связал с вами все свои мечты? Вы что, с первого дня начали ссориться с ней?

— Нет, не с первого.

— А когда? Через какое время?

— Я не могу сейчас точно сказать. Но мне кажется, что мы ссоримся с нею всю жизнь.

— Всю жизнь… Хорошо, допустим, что во всем виновата ваша жена. А подумали вы над тем, что она, возможно, хочет исправиться, стать другим человеком, только нужно помочь ей?

Нина не может удержаться от слез. Голос судьи проникает ей в самое сердце. Ей уже кажется, что она в самом деле хотела стать лучше, хоть и сейчас не считает себя плохой, что достаточно было бы Якову поговорить с ней вот так, как говорит судья, — и она действительно стала бы другой. Какой — Нина не представляет себе, но непременно лучше, намного лучше, чем до сих пор…

— Ниночка, не нужно плакать! — восклицает какая-то женщина (Нина даже не знает, кто). — Не стоит он этого!

— Считаете ли вы, со своей стороны, возможным восстановление семьи? — сурово спрашивает судья Горбатюка.

— Не считаю.

— Почему?

— Я уже сказал, почему! — начинает раздражаться Яков и старается овладеть собой. «Не нужно волноваться, так только повредишь себе».

— Хорошо, у меня больше вопросов нет, — говорит судья и по очереди наклоняется к народным заседателям.

Тогда старший из них откашливается и кладет на стол обе руки. Смотрит на Горбатюка, шевелит косматыми бровями, и Якову кажется, что заседатель сердится на него.

— А скажите, гражданин… гм… гм… заявитель, кто виноват в том, что ваша жена стала мещанкой, как вы только что сказали?

И снова — гнетущее ощущение тупика. Это вопрос, который не раз вставал перед ним и на который он не находил ответа. Кто виноват?.. Разве он знает, кто виноват в том, что так нелепо сложилась жизнь? Разве легко ему стоять здесь, перед судом? Ему, может быть, легче было бы примириться с ней, если б только это было возможно…

— Отвечайте на вопрос, — напоминает судья.

Он больше ничего не может сказать…

Яков садится. Устал, словно выполнил невыносимо тяжелую и очень неприятную работу. «Теперь ее очередь», — думает он о жене.

Готовясь к допросу, Нина старалась вспомнить все, что должна была сказать о Якове. Она так сильно волновалась, что никак не могла сосредоточиться, собраться с мыслями. К тому же она должна была одновременно слушать и вникать в ответы мужа, слушать вопросы судьи и думать, как сама ответит на тот или иной вопрос. Мешал ей и голос Якова, и голос судьи, и те внутренние голоса, которые звучали в ней.

Когда судья велела ей встать, она вздрогнула от неожиданности, хоть все время ждала этого.

Нина поднялась, несколько раз глубоко вздохнула. Отвечала на вопросы судьи, и ей все время казалось, что это говорит не она, а кто-то другой. Была словно загипнотизирована; отвечали одни уста, а мозг дремал, переутомленный той работой, которую ему пришлось выполнить во время допроса Якова.

Лишь после того, как судья спросила, признает ли она иск о расторжении брака, мозг ее включился в ход процесса. И Нина начала бороться за свою судьбу — за возвращение Якова, без которого не мыслила своей дальнейшей жизни.

— Не признаю… Никогда не признаю!

— Иск о расторжении брака не признает, — продиктовала судья секретарю и снова обратилась к Нине: — Почему?

— Потому что он должен воспитывать детей… Как же можно воспитывать детей без отца? Ведь они еще маленькие, вы сами видели их, — заплакала Нина. — Он бросил нас… К другой ушел… Я всегда сидела дома, а он приходил ночью пьяный… Каково мне было смотреть на это! Он ругал меня, бил… Я все терпела, я надеялась, что он одумается, вернется ко мне… Как же мы будем жить одни?..

— Скажите, вы устраивали мужу скандалы?

— А что я должна была делать, если он пил, бегал за другими женщинами? Что мне было делать? Ведь он мой муж…

— Ваш-то ваш. Но ведь вы должны были понимать, что постоянные скандалы, сцены, вроде той, какую вы недавно устроили у него на работе, ни к чему хорошему привести не могли. Возможно, что именно из-за всего этого ваш муж и стал добиваться развода. Ведь при таких условиях всякая любовь угаснет…

Нина молчит. Слезы душат ее, ей трудно отвечать. «Я никогда больше не буду скандалить, пусть он делает, что угодно, лишь бы только вернулся ко мне», — хочет сказать она, но вспоминает, как Яков несколько минут тому назад во всем обвинял ее, и не говорит ничего.

— Вы сами видели мужа с другими женщинами?

— Мне говорили…

— Не все то, что говорят, правда… А почему вы не работаете? На какие средства вы живете?