Как всякий самолюбивый человек, Горбатюк привык думать, что от него зависит почти все, что именно он в основном решает судьбу дела, над которым трудится много людей. Благодаря занимаемому служебному положению, у него в руках было множество нитей, связывавших его со всеми процессами, от которых зависит выход газеты, и он крепко держал эти нити, зорко следя, чтобы не ослабла ни одна из них. Правда, при этом он забывал, что если б остался один, то как бы ни дергал, как бы ни подтягивал их, — его маленьких сил не хватило бы для того, чтобы привести в движение механизм, слаженную и ритмичную работу которого Яков Горбатюк привык наблюдать каждый день.

Новое задание редактора явилось для Якова новым подтверждением его незаменимости. И он решил как можно скорее произвести расследование, а затем написать хорошую статью, чтобы еще раз доказать редактору, Руденко, всем своим товарищам, что он, несмотря ни на что, работает нисколько не хуже, чем работал до сих пор.

Поезд прибыл уже давно. Улеглась суета, все, кому нужно было ехать, уже сидели в освещенных тусклым светом вагонах, встречавшие и провожавшие успели посмеяться и поплакать, приехавшие отправились в город, — а Горбатюк все еще сидел в вокзальном ресторане и пропивал последнюю десятку своих командировочных.

Произошло то, что нередко случалось с ним в последнее время.

Перед тем как идти на вокзал, Яков забежал домой переодеться и опять поссорился с женой. После этого он уже не мог думать ни о чем другом… Возможно, именно поэтому он охотно принял предложение случайного знакомого подождать прибытия поезда в ресторане за кружкой пива. Знакомый этот пришел встречать своего начальника.

Усевшись за круглый стол, Горбатюк заказал по сто граммов водки и по кружке пива. Знакомый хотел заплатить за себя, но Яков отбросил его деньги в сторону, и тогда тот заказал уже по двести граммов водки и еще по кружке пива.

— Не много ли? — заколебался Горбатюк, держа в руках наполненный стакан.

— Что вы, Яков Петрович, в самый раз!

— Ну, если в самый раз, то… будем здоровы! — засмеялся Горбатюк.

Когда прибыл поезд, они пили очередные «сто грамм» и пиво, заказанные Горбатюком, который хотел уравнять счет. Яков оставил недопитое пиво, чтобы идти к вагону, но знакомый так просил его подождать, пока он встретит своего начальника и вернется к столу, будто от того, согласится Горбатюк или нет, зависела вся его дальнейшая судьба. И Яков обещал подождать. Сидел за столом, смотрел на входивших и выходивших пассажиров, и ему уже никуда не хотелось идти.

Собутыльник его не встретил начальника и вернулся в сопровождении двух своих товарищей.

— Знакомьтесь, журналист Яков Горбатюк. Что будем пить, Яша?

— Нет, я уже не пью. Мне на поезд надо.

— Да успеем еще! — убеждал его знакомый. — В крайнем случае ночным поедешь. Это еще лучше — в вагоне отоспишься.

Якову и самому не хотелось покидать ресторан, где было так светло и уютно, и он быстро согласился остаться.

И снова перед ним появились стакан водки и кружка пива. А когда раздался третий звонок, Горбатюк словно плыл в липком тумане, который все плотнее окутывал его.

И все же мысль о поезде продолжала беспокоить Якова. Он несколько раз порывался встать из-за стола, но туман все больше и больше обволакивал его, не давал подняться со стула, и Яков уже никак не мог вспомнить, куда ему ехать, зачем ехать да и вообще нужно ли ехать…

Дети ушли гулять, и Нина могла отдохнуть. Она прилегла на кушетку и почувствовала, как приятная расслабленность овладела всем ее существом.

Сегодня был особенно тяжелый день, полный, на первый взгляд, незаметных, мелочных домашних хлопот, которые так изматывают человека, доводят до умственного отупения.

Рано утром с громким плачем проснулась Галочка. Она сидела в своей кроватке, заливалась горькими слезами и повторяла:

— Отдай зайчика! Дай зайчика!

Галочке приснилось, что она поймала зайца и играла с ним, а Оля подбежала к ней и выхватила его из рук. Девочка никак не могла успокоиться, все время плакала и порывалась стянуть с сонной сестры одеяло; она была уверена, что именно там Оля спрятала зайчика.

Дочка успокоилась только когда Нина пообещала пойти в магазин и купить ей зайца.

— Красненького зайчика, да, мамуся? — щебетала Галочка. — И с голубым хвостиком…

Немного позже проснулась Оля и тоже захныкала:

— Ма-ам, хочу кушать!.. Ма-а…

Дети уже больше не спали, хоть Нина и накричала на них. Галочка перелезла к Оле, и они потихоньку толкали друг дружку до тех пор, пока старшая дочка не покатилась с кровати.

Нет, заснуть уже не удастся!..

Свесив с постели босые ноги, Нина долго сидела, охваченная вялым бездумьем, а затем начала причесываться. Она заплетала косу, и шелковистые волосы, казалось, струились меж пальцев.

— Оля, не ковыряй в носу, — отучала Нина дочурку от дурной привычки. — А то большой вырастет.

— Как у тети Латы? — испугалась Оля.

Галочка, молча водила по комнате любопытными глазенками, думая о чем-то своем.

Не по-детски серьезная, она всегда проявляла определенную самостоятельность. «Я сама», — только и слышала от нее Нина. Галочка не любила играть в куклы, а постоянно носилась с молотком, с какими-то железками, которые неизменно приносила со двора, хотя мать и сердилась на нее за это. Иногда она стучалась к соседям и требовала:

— Дайте что-нибудь.

Ей со смехом выносили коробочки из-под пудры или крема, флаконы из-под одеколона, гладили ее по головке. Хоть Галочка и не любила, когда ее ласкали чужие дяди и тети, она терпеливо выносила их ласку, оплачивая этим полученные сокровища. Приносила их домой, деловито раскладывала на полу и начинала играть. Все хотела рассмотреть, проверить, заглянуть внутрь…

Когда она была немного меньше и только училась говорить, то создавала новые слова при помощи уже освоенных. Она тогда хорошо выговаривала «папа», «мама», «бабуся» и другие слова, означавшие близкие и понятные ей вещи и явления.

Но вот Галочка сталкивалась с новым предметом.

— Что это? — спрашивала она, увидев на картинке большой, разрисованный в радужные цвета парашют.

— Это парашют, — объяснила Нина. — Па-ра-шют.

Галочка долго смотрела на картинку, раздумывая над доселе неизвестным словом.

— Па-ра-шют! — радостно засмеявшись, наконец произнесла она. — Парашют! А что это? — спросила, указывая пальцем на другую картинку.

— Мотоцикл.

Это слово было труднее, и Галочка долго стояла, напряженно морща лобик. Но вот глазенки ее торжествующе заблестели:

— Ма-ма-цик? Мамацик!

Теперь Галочка уже более или менее правильно произносила все слова, но фразы строила по-своему, и они благодаря совершенно неожиданным оборотам получались удивительно комичными…

В последнее время Нина серьезно тревожилась за Олю: девочка похудела, стала нервной, ночью часто просыпалась от кошмарных сновидений. Нина водила ее в детскую поликлинику.

— Она у вас очень впечатлительна, — сказал старенький врач. — Ей необходим покой…

Покой! Его-то как раз и не было в их доме… И мысли Нины снова сошли на проторенную дорожку.

Но она не хотела сейчас думать о Якове, знала, что достаточно ей отдаться этим тяжелым осенним думам, как она уже до вечера не сможет найти себе места.

«Пойти к Юле?» — спросила себя и сразу же ответила: «Нет». Сейчас вид веселой, беззаботной Юли будет раздражать ее. К тому же она чувствовала такую непривычную слабость, что не хотелось двигаться, а только сидеть бы вот так, ни о чем не думая, ничего не желая. «Разве почитать?»

Достала с этажерки книгу, медленно раскрыла ее…

Не читалось. История, изложенная в романе, герои, их поступки, которыми еще так недавно восторгалась Нина, сегодня казались мелкими, незначительными, лишенными глубокого смысла. Она рассеянно перелистывала страницы и думала совсем о другом: о своем заявлении, о том, что поведение Якова будут обсуждать на партийном собрании…