Года два-три тому назад Нина почти не задумывалась над своей дальнейшей судьбой. Была довольна собой, детьми, мужем и не желала для себя другой жизни. Поэтому сейчас она хотела лишь одного: чтобы вернулись прежние счастливые дни, чтоб все снова стало на свое место.
Нина отбросила книгу в сторону. В доме царила тишина, особенно ощутимая после шума, который всегда подымали дети. Только блестящий квадратный будильник поспешно отстукивал секунды, словно куда-то спешил и все никак не мог успеть.
А ей некуда было спешить…
На мягкой кушетке было тепло и уютно. Но ни тепло, ни уют не могли успокоить душевную боль.
Пытаясь с головой уйти в повседневные домашние заботы, Нина подсознательно оберегала себя от мысли о неизбежном «завтра», которое неумолимо надвигалось на нее и угрожало окончательно разбить все еще не угасавшую в ней надежду на лучшее будущее. С упорством человека, который ни за что не хочет отказаться от привычного уклада жизни, Нина продолжала надеяться, что разлад между нею и мужем окажется не таким уж серьезным, что Яков опомнится, снова станет прежним, и возобновятся те хорошие отношения, которые продолжались между ними много лет и без которых она не мыслила своей дальнейшей жизни.
Эта надежда основывалась главным образом на том, что, вспоминая свои стычки с мужем, Нина не видела серьезных, по ее мнению, причин, которые могли бы оправдать разрыв между ними. Если б она изменила ему или совершила другой, не менее позорный поступок, тогда это было бы понятно, и она, возможно, не мучилась бы так. Но ведь их ссоры всегда начинались с мелочей, с неосторожно брошенного слова…
Правда, Яков больше всего свирепеет, когда она начинает ревновать его, позволяет себе хотя бы намек на его неверность. Тогда он приходит в бешенство, кричит, что она глупа, что она, видно, сама такая, если плохо думает о нем. Но при чем же здесь она? В чем ее вина? Лишь в том, что она не может молчать, как хотелось бы Якову? Но разве можно приказать сердцу: «Молчи!», если оно просто разрывается от нестерпимой боли…
Нина сейчас больше всего хотела, чтобы он не уходил от нее, избавил ее от страха перед будущим, который так мучил ее. Даже когда писала заявление и относила его в редакцию, она прежде всего думала об этом…
Нет, нужно гнать от себя все тяжелые мысли! Иначе можно сойти с ума…
Она достает с этажерки другую книгу, листает страницы и находит исписанный, уже пожелтевший листок бумаги. Это было старое письмо от давнишней школьной подруги, на которое она не ответила… Нина долго смотрит на письмо и не может вспомнить, как оно попало сюда.
Но, боже, как она обрадовалась ему сейчас! Была готова целовать его, говорить с ним и плакать над ним, словно перед ней была сама подруга, ее черноволосая, бойкая Марийка, которая никогда не знала усталости, которую ничто не могло довести до отчаяния, даже «неуд» в дневнике…
Марийка, Марийка! Если бы ты знала, как больно, как невыносимо больно твоей подруге! Со свойственной тебе решительностью ты, наверно, бросила бы все на свете, чтобы примчаться сюда.
Нина склоняется над письмом, читает, улыбаясь сквозь слезы:
«Здравствуй, Нинок!
Пишу тебе прямо из аудитории. Все уже разошлись, и я осталась одна. Правда, этой возможности хотел лишить меня один из моих верных рыцарей, но я выпроводила его за двери, приказала стоять и не дышать, пока не закончу это письмо. Видишь, на какую жертву я пошла ради тебя, мой хороший, мой глупенький, мой любимый Нинок!..»
«Марийка, милая Марийка», — растроганно улыбается Нина, на мгновение отрываясь от письма. Но почему чем дальше читает она, тем неприятнее становится ей? Что это: тоска о прошлом, сожаление о несбывшихся мечтах, зависть к институтской Марийкиной жизни, которая, судя по этому письму, была очень интересной, очень содержательной и… недоступной для Нины?
Хватит, хватит! Ведь она решила сегодня гнать от себя грустные мысли…
«Где сейчас Марийка? — думает Нина. — Верно, работает, имеет семью, как всегда, весела, счастливо живет с мужем, не ссорится с ним… Кажется, нет на свете человека, который мог бы долго сердиться на нее!..»
Нина не ответила на это письмо. Почему? Сейчас убеждала себя, что ей, наверно, было некогда, а потом забыла ответить, что… Да разве мало могло быть этих «что» у замужней женщины!
А другая мысль, горькая и беспощадная, пробиваясь из самой глубины Нининого сознания, проникала в самые сокровенные уголки ее души, и эту мысль нельзя было заглушить никакими «что».
«Не ответила потому, что стеснялась. Тебе было неловко… Ты стеснялась подруги, хоть и не хотела признаться в этом самой себе… Что интересного было у тебя? Чем ты могла похвалиться перед подругой? Мужем? Да. А собой, своей жизнью? Ведь именно об этом спрашивала тебя Марийка. Вот почему ты не ответила!»
Нина уже не хочет оправдываться перед собой. Пусть так, пусть. Но виновата ли она, что так сложилась жизнь, что на ее пути встал Яков? Ведь она хотела учиться, так хотела учиться!..
И привычная уже неприязнь к Якову с новой силой пробуждается в ней. Это он ограбил ее, а теперь еще издевается!..
Теплые чувства, вызванные Марийкиным письмом, поблекли, уже не волновали ее сердца.
Нина сложила письмо, спрятала его в книгу. Все же была благодарна ему за воспоминания, которые хоть немного согрели ее! Возможно, и лучше, что их пути разошлись, что она не встретит больше Марийку. Возможно, и лучше…
В коридоре послышался плач Оли. Нина вскочила с кушетки, в тревоге бросилась к дверям.
— Ох! — всплеснула она руками, увидя дочек.
Держа за руки Галочку, Оля горько плакала. Туфельки, чулочки, белое платьице, даже личико младшей дочки — все было в грязи. Лишь черные глазенки, словно блестящие бусинки, выделялись на замурзанном личике.
— Ну где ж это ты так? — чуть не плакала Нина, беря Галочку за руку.
Галочка важно шла за матерью. Оля продолжала реветь, будто подрядилась делать это за сестру.
— Да ты чего? — прикрикнула на нее Нина.
— Ты меня накажешь! — заливаясь слезами, ответила Оля. — Что я Галочку не убе-е-рег-ла… Мамочка, я больше не буду!..
— Не буду наказывать, только замолчи, — пообещала Нина, и девочка моментально перестала реветь.
Нина наполнила ванну теплой водой, а Оля стала рядом и, все еще всхлипывая, рассказывала:
— Мы через лужу прыгали, прыгали, а-а я Гале говорю: «Тебе нельзя, Галочка, ты еще маленькая…» А-а Галочка все-таки прыгала и упала… Тогда мы испугались, вытирали ее, а-а она не вытира-ается. Тогда мы заплакали, а-а Галочка не-е плакала…
Голенькая Галочка сосредоточенно ожидала, пока ее посадят в ванну. А когда уже сидела в воде, устремила на Нину черные бусинки-глаза:
— Ты не будешь наказывать Олечку, да, мам?
— Тебя накажу, — намыливая дочку, ответила Нина.
— Меня? Немножечко, да, мамуся? — торговалась Галочка. — Ой, ма-а, глазы щиплет!..
XII
Горбатюк ночевал в одной из комнат редакционной библиотеки, лежа прямо на полу. Как он попал сюда и что делал до этого, так и не мог вспомнить.
Встал, отряхивая измятый костюм. Страшно болела голова, мучила жажда, и хотелось опохмелиться. Но денег не было, все пропил вчера.
Он ломал голову, где бы достать денег, и вспомнил о Васильевне, у которой как-то взял десятку да так и забыл отдать. «А пускай, отдам заодно!» — наконец решился он.
Васильевна внимательно посмотрела на него, достала старенькую сумку, долго шарила в ней, что-то тихонько шепча. «Свинья я, свинья!» — ругал себя Горбатюк за то, что не вернул ей десятку.
— Может, вам больше нужно? — спросила Васильевна, подавая деньги.
— Спасибо! — поспешно отказался Яков, взяв пять рублей. — Я вам, Васильевна, сегодня же отдам.
«Ох, как нехорошо! — морщился он, вспоминая вчерашнюю пьянку. — И как это я не удержался?.. А тут еще это заявление. Теперь Руденко меня живьем съест. И будет прав… Убить меня мало!»
