В обед Оля забежала к Нине попросить у нее консервный нож. На кухне, примостившись у дверей, сидела Лата, и Оля не заметила ее. Она так спешила, что Нина не успела познакомить ее с Латой.

— Не нравится она мне, — сказала Лата, пренебрежительно поджав губы. — Вертихвостка какая-то, несерьезная. И что ты нашла в ней особенного?

И по злым огонькам, загоревшимся в Латиных глазах, Нина поняла, что Оля, сама того не ведая, нажила себе лютого врага. Она хотела было возразить соседке, но вспомнила, что Лата — главный ее свидетель в предстоящем судебном процессе, и промолчала…

Наконец Нину вызвали в суд. Она долго разговаривала с судьей, плакала и жаловалась на Якова, обвиняя его во всем, говорила, что любит его, что хочет жить с ним.

— Я люблю его, люблю! — повторяла она, как заклятие, которое должно было заставить судью стать на ее сторону. — Я знаю, зачем он добивается развода: он хочет жениться на другой! Но ведь у него дети… А он не хочет думать о них!..

— Да, дети, — задумчиво сказала судья, глядя на нее глазами женщины, которая сама имеет детей.

Нина всхлипывала, вытирая мокрым платочком глаза. Ей было очень жаль дочек, но еще больше — себя, забытую, брошенную мужем. А судья сидела, покачивая головой, будто упрекала — кого и за что, Нина не могла понять.

— Вот он жалуется, что вы устраивали ему скандалы, не давали возможности работать. Это правда?

— Ложь! — воскликнула Нина, искренне веря в правдивость своих слов. — Это он выдумывает для того, чтобы развестись со мной… А что я должна была делать, если он каждый день приходил пьяный, пропивал все деньги, оставлял меня и детей голодными? — спросила она, забывая только что сказанное ею. Нравственно совершенно разбитая, Нина уже не владела собой. — Если мне на каждом шагу говорили, что у него есть другая… Что мне было делать?..

Судья задумчиво просматривала материалы, собранные в тоненькой папке. Там было очень мало и очень много — вся жизнь Нины и Якова. Прошлое, настоящее, будущее. И, может быть, именно поэтому так осторожно и долго беседовала пожилая женщина с молодой, терпеливо выслушивала ее жалобы на мужа, на собственную судьбу и пыталась распутать клубок, который все больше и больше запутывала жизнь.

Нина вернулась домой в тяжелом настроении. Из беседы с судьей она не вынесла ничего определенного. То она думала, что суд станет на ее сторону и заставит Якова вернуться к семье, то ей вдруг казалось, что судья предубеждена против нее — слишком уж подозрительно избегала она ответа на настоятельный Нинин вопрос: кто же из них прав? И тогда вспоминала зловещее Латино пророчество: «Подкупит он ее, поверь мне», — и загоралась ненавистью к судье, к Якову, который мог так поступить.

Сейчас она уже не плакала, как у судьи, но легче ей не стало.

Оля пришла из школы и радостно рассказывала о событиях, имеющих немалое значение в жизни первоклассниц. Она уже умеет писать «и» и «ш», и Вера Ивановна похвалила ее.

— Смотри, ма! — показывала Оля тетрадь, где были старательно выведены буквы, сперва неуклюжие (заметно, как дрожала неумелая детская рука), а потом более стройные и твердые, уже похожие на две буквы, написанные красивым, каллиграфическим почерком учительницы.

Галочка тоже тянулась к тетради и требовала показать ей буквы, но Оля, сказав, что та еще мала, важно положила тетрадь в небольшой портфель из желтой кожи.

Ах, этот портфель! Красивый и удобный, он приворожил к себе девочку, а матери все время портил настроение. Он нахально лез в глаза, заявляя о праве отца на Олину любовь и внимание, которые должны были целиком, без остатка принадлежать матери. И Нина ревновала дочку к портфелю, как к живому существу, и ненавидела его, как живое существо. Он напоминал ей о том, что в сердце старшей дочки есть уголок, в котором жив еще отец. Она не могла примириться с этим!.. Ведь он хочет совсем бросить ее, дочек, а это лишало Якова права в ее глазах хотя бы на малейшую привязанность детей.

Пришла ночь, наступило утро. Люди собирались на работу, окунались в свои повседневные дела. А двое из них проснулись с мыслью, что этот день должен решить их судьбу.

Вчера Нина заходила к Юле — просила ее выступить свидетелем. Нина была уверена, что подруга, если захочет, сумеет убедить суд отказать Якову в разводе.

Выслушав Нину, Юля неожиданно спросила:

— Ты действительно так любишь его?

— Я хочу, чтоб он вернулся ко мне, — сказала Нина.

— Зачем?.. — И, не дождавшись ответа от насупившейся Нины, Юля продолжала: — Чтобы снова ссориться, переживать, мучить себя, разводиться?.. Ты прости меня, Ниночка, но я никак не пойму, почему ты так упорно держишься за него? Ну, это было бы понятно, если б ты была некрасивой женщиной… Но ведь ты красивая, а материально он тебя обеспечит… Ты будешь независима, будешь жить, как тебе захочется. А любовь — не обязательно под флагом загса. Ей-богу, под пиратским лучше! — развеселилась от собственной шутки Юля.

Но Нине было не до шуток.

— Я не могу так, — мрачно сказала она. И, как ни трудно ей было, призналась подруге: — Я все еще люблю его…

Хоть Юля в конце концов согласилась выступить свидетелем, но согласилась не очень-то охотно. «Ей абсолютно безразлично, что будет со мной, — подумала Нина. — Она все время занята только собственной персоной».

Лату совсем не нужно было просить прийти в суд, но это не обрадовало Нину. Слишком уж с явным удовольствием, как к интересному зрелищу, готовилась соседка к предстоящему суду…

Нина не могла сказать — спала она эту ночь или нет. Это не был нормальный сон, когда засыпаешь вечером и просыпаешься утром — со спокойной душой и ясной головой; не было это даже тревожным сном с кошмарными сновидениями, после которых просыпаешься среди ночи и прикладываешь руку к трепещущему сердцу, а было что-то среднее между сном и бодрствованием, когда человек не может точно определить, спит он или нет, когда он все падает в темную глубокую яму и в то же время не утрачивает сознания своего бытия. Нина знала, что она не спит. Она даже слышала тиканье часов и, понимая, что это часы, падала в бездонную пропасть, а ужасные мысли не покидали ее, и это было страшнее всего. Нина потом так и не могла вспомнить, что это были за мысли, знала только, что они очень измучили ее.

Рассвет она встретила с открытыми глазами. Долго лежала, не в силах пошевельнуться. Все тело ослабло, будто после какой-то непосильной работы. Ее не радовало ясное, погожее утро. Наоборот, ей было бы легче, если б этот день встретил ее осенним дождиком, если бы небо было затянуто серыми тучами, а солнце не заглядывало так бесцеремонно в окно и не светило так ярко. Поэтому она хмурилась, глядя, как солнечные блики передвигаются по стене все дальше, и чем светлее становился день, тем темнее было у нее на душе.

Оля вскочила с постели вместе с матерью. Девочка очень боялась опоздать в школу и всегда выходила из дому на час раньше, хоть Нина и сердилась на нее за это.

— Уже, мама?

— Спи еще, Оля. Сегодня ты не пойдешь в школу, — грустно сказала Нина.

— Почему, мама?

— Мы сегодня пойдем в суд. — И, видя, что дочка ничего не понимает и готова расплакаться из-за того, что мама не пускает ее в школу, постаралась по возможности понятнее объяснить: — Ты хочешь, чтобы наш папа жил с нами? Чтобы так, как прежде, помнишь?

— Да, мама, — тихонько ответила Оля.

— Так вот, Оля… Ты у меня уже большая и должна понять… Видишь ли, сегодня мы пойдем в суд и будем просить одну тетю, чтобы нам вернули папку…

— А зачем тетю, мама? Давай лучше папу попросим.

— Он не хочет, Оля. А эта тетя очень строгая, ну, как ваша Вера Ивановна, и она прикажет папе вернуться к нам.

— А папа ее послушается?

— Послушается. Ведь ты же слушаешься Веру Ивановну?

— Да… Только Вера Ивановна не строгая… Она хорошая-хорошая…

Вскоре пришла Лата. Она была в новом, недавно сшитом платье, в большой зеленой шляпе.