Накануне первого сентября Нина тщательно разглаживала темно-коричневое платьице с кружевным воротничком и такими же манжетами, туго накрахмаленный белый передничек. Это платьице и этот передничек стоили ей немало нервов. Нина сама шила форму дочке. Хотела, чтоб Оля пошла в школу во всем, сделанном ее руками. Если б она могла, то и туфельки дочке тоже сшила бы сама.

Она несколько дней сшивала, примеряла, распарывала, снова сшивала и часто сердито швыряла на пол разрезанную материю. Когда же платьице было готово и Оля, сияя глазенками, прошлась в нем по комнате — так осторожно, словно боясь поскользнуться, — Нина радовалась не меньше дочки. Ей казалось, что ни в одном ателье не сумели бы сшить такое замечательное платьице. Для этого нужно было быть матерью и шить для своего ребенка, волноваться и переживать так, как волновалась и переживала она.

Развесив на стульях выглаженное, Нина достала из шкафа новые коричневые туфельки и белые носочки с зеленой полоской и тоже положила на стул. Стояла, любовалась, и ей хотелось, чтобы скорее наступило утро, когда она впервые поведет девочку в школу…

Обе дочки проснулись вместе, как заведенные. Оля сразу же вскочила, а Галочка еще сидела в кроватке, терла кулачками глаза и хныкала: она тоже хотела идти в школу. Сердито поглядывала на сестру, которая одевалась во все новое, не оставляя ей ничего.

— М-а-ам, я тоже хочу в школу… Ма-а-а! — тянула она.

— Пойдешь, только не сейчас, — утешала ее Нина. — Тебе рано в школу, ты еще маленькая.

— Я не маленькая, — сердилась Галя. — Когда пойду, ма-а?

— Завтра.

— Не хочу завтра! — заплакала она. — Пускай Оля завтра!

— Ну, пойдем сегодня, — вынуждена была согласиться Нина. — Пойдем вместе, поведем Олю в школу.

Галочка сразу же начала сползать с постели, задирая длинную, до пят, сорочку.

Нина расчесывала мягкие волосы старшей дочки, заплетала косичку. Косичка вышла маленькая и смешная, с торчащим вверх тоненьким хвостиком. Нина вдруг вспомнила, что в детстве у нее тоже была такая косичка, которую очень любили дергать мальчишки-забияки. И она распустила дочке волосы, завязала сверху большой белый бант.

Теперь Оля была безупречна. Беленький воротничок, манжеты, передничек и этот бант на голове делали ее нарядной и удивительно хорошенькой. Оля держала голову очень прямо — боялась, как бы не упал бант, — и смотрела на мать большими глазами…

Вот они уже идут по залитой солнцем красивой, праздничной улице. Казалось, что дворники особенно тщательно подмели сегодня тротуары, что люди, шедшие им навстречу, были особенно симпатичными и приветливыми.

Оля несла в одной руке пышный букет, а в другой — красивый портфель с букварем и тетрадью. Рядом с ней важно шагала Галочка. Она несла розу, выдернутую из Олиного букета, и старенькую мамину сумку с книжкой-раскладушкой. На ней даже был серенький фартучек, который Нина наспех разгладила по настойчивому требованию Галочки.

Девочки шли молча, молчала и Нина. Она была взволнована видом Оли, которая казалась ей сегодня почти взрослой.

«Как быстро летит время! Просто не верится, что у меня уже такая большая дочка, что мне уже двадцать пять лет…»

Нина ревнивым взглядом окидывает каждую девочку в коричневом и белом. Присматривается, оценивает, сравнивает. Нет, ее дочка лучше всех. Она может гордиться своей дочкой…

В это утро взрослые уступили место на улицах детям. Сегодня их день. Им принадлежат и эти тротуары, и мостовые, и большие светлые здания с длинными коридорами и просторными классами, с новенькими партами и блестящими черными досками. И они идут, юные хозяева города, и все — от семнадцатилетнего юноши до семилетнего мальчика — полны сознанием собственного достоинства.

Школа встретила Нину с дочками веселым шумом и радостной суетой. Небольшой двор был заполнен школьниками, и казалось, будто перед высоким зданием расцвела огромная живая клумба.

Первоклассников можно было узнать сразу. Они стояли у крыльца школы, испуганные и притихшие, держась за руки своих родителей, не менее взволнованных, чем сами дети.

Подталкивая вперед Олю и Галочку, Нина пробралась к крыльцу и сразу же увидела Веру Ивановну.

Одетая в скромное серое платье, учительница стояла перед очень полной и очень важной дамой, державшей за руку худенькую девочку.

— Я прошу вас, Вера Ивановна, — говорила дама, заискивающе заглядывая учительнице в глаза и пытаясь стать так, чтобы оттереть от нее других родителей, — я вас прошу… Моя Риточка такая впечатлительная, такая нервная… Ее так легко обидеть… Я вас попрошу…

— Хорошо, хорошо, — отвечала Вера Ивановна, глядя не на даму, которая, видно, уже надоела ей, а на девочку.

Дама хотела еще что-то сказать, но Вера Ивановна увидела Нину и закивала ей головой.

— Привели? — спросила она, улыбаясь своей ласковой улыбкой.

— Вот, — указала Нина на дочку застенчиво прятавшуюся за мамину юбку. — Так нехорошо, Оля, поздоровайся с Верой Ивановной, — говорила она девочке, забирая у нее портфель.

— Какая она у вас большая! — удивилась учительница. — Ну, Оля, хочешь учиться у меня?

Оля зарделась и смущенно кивнула головой.

Веру Ивановну позвали, и она отошла.

— Вы свою тоже в первый класс? — обратилась Нина к полной даме, которая обиженно умолкла, как только учительница отвернулась от нее.

Дама холодно кивнула в ответ. Но Нина была сегодня так счастлива, что даже эта холодность не могла испортить ей настроение. Хотелось, чтобы всем было так же радостно, как и ей. Кроме того, она чувствовала себя немного виноватой — ведь из-за нее Вера Ивановна не смогла дослушать даму до конца.

— Какая хорошенькая у вас дочурка — как куколка! Вылитая мама.

Нина знала, какую струну затронуть. Дама сразу же оттаяла, приветливо улыбнулась ей.

Между ними завязалась беседа.

— Ах, я так боюсь за свою Риточку, так боюсь! — все вздыхала дама. — Она такая впечатлительная!..

— Не бойтесь, — успокаивала Нина свою новую знакомую. — Вера Ивановна — очень хорошая учительница. Я давно с ней знакома, — не удержалась, чтобы не похвастаться, Нина. — У меня Оля тоже нервная, но я спокойно отдаю дочку в ее руки.

На крыльцо вышла улыбающаяся сторожиха, высоко над головой подняла начищенный до блеска звонок.

Сразу же началось еще большее движение, в котором теперь принимали участие и учителя и которое поэтому стало более организованным. Школьники группировались по классам — и нигде, пожалуй, не могли быть так наглядно продемонстрированы возрасты детей, как на школьном дворе.

У Веры Ивановны было особенно много хлопот. Она собирала своих первоклассников в колонну, которая должна была стать впереди всех. Притихшие дети шли за учительницей, оглядываясь на родителей испуганными глазами.

Оля тоже стояла в колонне. Держа на руках Галочку, которая все время порывалась побежать за сестрой, Нина смотрела на старшую дочку, видела только ее…

Так в семье Горбатюк появилась ученица. Мать сшила ей форменное платьице и передничек, отец подарил портфель. И Оля была очень счастлива, не зная, что еще придется ей плакать от горькой детской обиды, когда какая-нибудь из девочек-одноклассниц, прыгая на одной ноге, будет выкрикивать: «А я знаю, я знаю: отец бросил вас! Ага! Ага!..»

Пока же Оля ходит в школу, а родители ее готовятся к суду.

Еще одно событие произошло в Нининой жизни. Оно показалось ей не очень-то значительным, но все же заслуживающим внимания.

Из соседней квартиры выехали жильцы, с которыми Нина не разговаривала. Отношения между ними испортились уже давно. По неписаному, но обязательному для всех жильцов правилу, лестницу своего этажа и площадку между квартирами убирали хозяйки этих квартир. Нинина же соседка упорно игнорировала это правило: она словно не замечала грязных ступенек.

Нина, которую с детства приучили к аккуратности, терпеть не могла никакой грязи. Когда она видела что-нибудь испачканное, невычищенное, ей хотелось взять мокрую тряпку, золу, толченый кирпич и мыть, скрести, натирать, чтобы все вокруг нее радовало глаз, блестело зеркальной чистотой.