— Муж платит.
— Муж платит на ваших детей. Значит, вы отрываете часть денег у своих детей…
— Я воспитываю их…
— Плохо воспитываете!.. Зачем вы привели сегодня своих детей сюда? Чтобы разжалобить суд? А вы подумали о том, как это подействует на них? Не думали так же, как не думали о том, какими вырастут дети, если будут свидетелями всех ваших скандалов… Закон разрешает нам отбирать детей у таких родителей, как вы, передавать их на воспитание государству. Это и вас касается, заявитель, — взглянула судья на Якова и снова обратилась к Нине: — А почему вы не хотите работать? Вы женщина молодая, физически здоровая, государство затратило большие средства на ваше обучение, у вас были все условия для того, чтобы заниматься общественно полезным трудом, тем более, что до последнего времени с вами жила свекровь… Может быть, тогда бы у вас и скандалов этих не было, и муж с бо́льшим уважением относился бы к вам… Заявитель, у вас есть вопросы к гражданке Горбатюк?
У Якова вопросов нет.
— Садитесь…
Нина садится, глубоко обиженная упреком судьи. «Почему я не работаю?.. Спросите об этом у него. Ведь это он не пустил меня в институт и работать не разрешил, изломал всю мою жизнь!..»
Начинается допрос свидетелей. Нина вспоминает, что Юля не явилась, но так подавлена, что ей уже все безразлично.
— Ваша фамилия, имя, отчество? — спрашивает судья Лату.
— Лата Иосифовна Винцевич.
— Год рождения?
Этот вопрос явно смущает Лату. Она беспомощно оглядывается по сторонам, словно надеется, что кто-то скажет, какого же она года рождения, наконец неохотно отвечает.
— Где вы работаете?
— Я замужем…
— Значит, вы не работаете?
— Не могу же я работать и хозяйство вести. У меня муж не такой, чтобы посылать меня на работу. Я…
— Свидетель Винцевич, предупреждаю: отвечайте только на вопросы суда.
Лата сердито пожимает плечами: она ведь отвечает! А если кое-кто хочет заткнуть ей рот, так при чем же здесь она?..
— Свидетель Винцевич, расскажите суду, что вы видели, когда проходили двадцать второго августа мимо редакции?
— Все видела.
— Что — все? Говорите конкретнее.
— Видела, как они обнимались и целовались.
Нина кивает головой. Именно так рассказывала ей Лата потом, на следующий день после скандала.
— Товарищи судьи, разрешите вопрос? — срывается с места Яков.
— Заявитель, сядьте. Когда будет нужно, мы дадим вам слово.
Но Яков продолжает стоять. Он не может спокойно сидеть на месте, когда эта кобра так бесстыдно клевещет на него.
— Заявитель Горбатюк, какие у вас будут вопросы к свидетелю?
— У меня один вопрос: на окне моего кабинета, когда вы подсматривали, шторы были спущены?
— Да, — после некоторого колебания отвечает Лата.
— Так как же вы могли все это видеть?
— А я тени видела.
— Так вы не видели ни заявителя, ни Кушнир? — спрашивает теперь судья.
— Я видела тени. А что ж еще они могли делать вдвоем в кабинете?
Пораженная Нина смотрит на Лату. Значит, та обманула ее. Она ничего не видела! Значит, там, возможно, и не было ничего…
— Следовательно, это из-за вас произошел скандал двадцать второго августа, — констатирует судья.
— Из-за меня?! — возмущается Лата. — Из-за меня!.. Вы меня, товарищ судья, зазря не обвиняйте!..
— Хорошо, садитесь, — морщится судья и обращается уже непосредственно к Нине: — Видите, что значит верить всему, что говорят.
Нина опускает голову, не решается взглянуть на судью. В ней уже шевелится раскаяние. Но откуда она могла знать, что Лата так бесстыдно лгала? «Может быть, и не случилось бы ничего, не было бы и этого суда», — думает она. Нет, она никогда больше не поверит Лате, будет держаться подальше от нее.
После допроса свидетелей, который, как казалось и Якову, и Нине, тянулся невыносимо долго, судья снова обратилась к Горбатюку:
— Может быть, после того, как вы выслушали вашу жену и свидетелей, вы согласитесь на примирение и заберете свое заявление?
— Нет!
— Чем вы хотите дополнить материал?
— Я прошу развести нас…
— Мы не разводим, — перебивает его судья.
— Я прошу вынести такое решение, которое давало бы мне право развестись с женой.
— Гражданка Горбатюк, встаньте! О чем вы просите суд?
Нина встает, но ничего не говорит. Она только плачет.
— Суд удаляется на совещание для вынесения определения, — забирая со стола тоненькую папку, объявляет судья.
VII
Если Горбатюк думал, что самое тяжелое уже осталось позади, если он почувствовал некоторое облегчение, когда судьи вышли в соседнюю комнату, то через минуту ему пришлось убедиться, насколько относительно человеческое представление о тяжелом и самом тяжелом. Еще минуту назад он переживал такие душевные муки, что ничего более страшного не мог себе представить. А сейчас, не защищенный от жадных взглядов ни судебным ритуалом, ни самим ходом судебного следствия, привлекавшим к себе все внимание присутствующих, он увидел, что может быть еще хуже.
Как только судьи вышли, в зале началось движение. Люди двигались по развернутой спирали, в центре которой находилась заплаканная Нина.
Яков все еще стоял возле стула в нерешительности. Он не знал, сколько времени будут совещаться судьи, через пять или через тридцать минут они выйдут снова, и вообще имеет ли он право оставлять свое место, пока не выслушает определение суда.
В зал на цыпочках вошли Оля и Галочка. Якову снова захотелось подойти к ним, взять на руки Галочку, погладить по головке Олю. Но он лишь смотрел на них, смотрел так напряженно, что даже почувствовал боль в глазах.
Вскоре толпа женщин вокруг Нины поредела, и Горбатюк увидел жену. Она снова горько плакала, но ему не было жаль ее. Яков сам так измучился, что не мог поверить, будто кто-нибудь может быть несчастнее его…
— Ну, пойди к своему папочке, скажи: «Почему ты нас бросаешь, папа?» — громко учила Олю Лата, стараясь подтолкнуть девочку к отцу. Оля сопротивлялась, опустив голову, — она ни за что не хотела отойти от матери.
И Яков все же решил хоть на несколько минут выйти из зала.
Но выйти не удалось. Первый же его шаг привлек к нему внимание женщин, окружавших Нину. Словно до сих пор он находился за невидимой чертой, делавшей его недоступным для них, а теперь переступил эту черту.
Первой к Горбатюку подошла маленькая старушка в очках, подвязанных нитками. Стекла в очках были какие-то необычные, и старушка смотрела на него неестественно большими глазами. Схватив Якова за руку, она стала тащить его к Нине.
— Иди, иди да помирись с ней… Хватит вам… Иди, иди, деточки ждут тебя…
Пока Яков смущенно высвобождал свою руку из рук старухи, его уже окружили другие женщины. Они смотрели на него враждебно, но, пока говорила старуха, молчали. Однако достаточно было ему вырвать руку, как со всех сторон посыпались злые, язвительные реплики:
— Ишь, и смотреть на них не хочет!
— Куда уж ему смотреть: знает кошка, чье мясо съела!
— Да я б такой жене ноги мыла…
— Что ему дети! Из-за таких паразитов и сироты по белу свету ходят!..
— Слушай, молодой человек, — почувствовав поддержку женщин, снова вцепилась в его рукав старушка. — Одумайся, пока не поздно… Одумайся! Пойди к ней да поговорите, помиритесь…
— Зачем вы его уговариваете? Судить таких надо!
— Сломать легко, — не умолкала старушка, — а склеить не склеишь…
— Все они одинаковы…
— Не дадут ему развода. Я вам говорю: не дадут!
— Тебе, молодой человек, еще жить и жить. Деточек в люди выводить… У тебя ж сердце за них должно болеть. Глянь, какие они у тебя, точно ангелочки невинные… — опять заговорила старушка.
— Да у кого вы сердце ищете? Разве сердечный человек потащит свою жену в суд?
— Судить его, судить!
— Я бы всех этаких — в тюрьму!..
Женщины все тесней окружали Якова, и он не знал, как ему спастись от них, не отвечал им, сознавая, что каждое его слово вызовет еще больший поток оскорблений, что они никогда не поймут, не смогут понять его. Но и молчание его стало поводом для новой атаки.
