— Ах, Ниночка, как мне жаль тебя! — вздыхала она, усаживаясь на краешке стула, чтобы не измять платье и покачала головой.

Весь ее вид очень раздражал Нину. Одевая Галочку, она искоса поглядывала на Лату, неохотно отвечала ей. «Ишь, вырядилась как в театр!»

Нина хотела уже спросить, когда она успела покрасить брови, но сдержалась. Ведь Лата будет выступать ее свидетелем, а кто знает, что может сказать эта женщина, если ее рассердить…

Вышли из дому в половине девятого.

День был такой же теплый и солнечный, как и тогда, когда Нина впервые отводила дочку в школу. Но улицы, дома и даже люди сегодня казались другими: на них словно пала невидимая тень, и были они неприветливы и холодны.

«Скоро и осень, — с грустью думала Нина, глядя на заметно пожелтевшую листву деревьев. — Повеют холодные ветры, опадут листья, начнутся дожди, и будет стоять та нестерпимо серая погода, когда даже жить не хочется…

И неужели это я, Нина, еще недавно такая юная и беззаботная, иду разводиться с мужем? Неужели это у меня уже есть двое детей и мне скоро минет двадцать шесть лет? И это я поссорилась с мужем? С тем Яковом, который казался мне самым лучшим на свете и который клялся, что всегда будет любить меня… Как это случилось? Почему?»

Яков очень боялся опоздать в суд, но не хотел прийти туда и слишком рано. Он знал, что Нина явится, безусловно, не одна, что ее подруги и подруги этих подруг будут глазеть на него с тем жадным любопытством, которое всегда присуще праздным людям и которого он просто терпеть не мог.

Пришел он ровно в десять, но оказалось, было еще рано. Народные заседатели сидели в кабинете судьи и знакомились с делами. Очень молодой и очень озабоченный секретарь суда, немного похожий на Леню, сказал Горбатюку, что не знает, когда именно будет рассматриваться его дело.

— Возможно, первым, а возможно, и последним. Во всяком случае, вы никуда не уходите.

— А когда начнется суд?

— Когда ознакомятся с делами. — Но, заметив, что Якова не удовлетворил такой ответ, секретарь прибавил: — Минут через десять, самое позднее — через полчаса. Вы идите в зал…

Легко сказать: идите в зал! Идти туда, где тебя ждет по крайней мере десяток пар глаз, где будут перешептываться и указывать на тебя пальцем… Нет, лучше выйти на улицу.

— Но смотрите не опоздайте, — предупредил секретарь. — А то ваше дело отложат и будут слушать последним.

Яков отошел от здания суда — ему казалось: если он будет стоять здесь, все поймут, что он пришел разводиться, — и направился к скверику на противоположной стороне улицы. Там стояли скамейки, он сел на одну из них и закурил папиросу. Однако через минуту вскочил. То душевное состояние, в котором находился сейчас Горбатюк, требовало движения, действий, которые могли бы ослабить все нараставшее в нем напряжение.

Яков старался не думать, почему он оказался в этом садике напротив суда, что должно произойти через пятнадцать или двадцать минут. Он пытался сосредоточиться на другом, но это другое лишь скользило по поверхности сознания, и достаточно было ему на мгновение ослабить свою волю, как его снова начинала тревожить мысль о том главном, ради чего он пришел сюда.

Через несколько минут Яков снова заглянул в здание суда и в коридоре столкнулся с Латой. Он так посмотрел на нее, что та отступила и боком прошмыгнула в зал.

Теперь секретарь уже сердито ответил, что члены суда еще знакомятся с делами.

И снова — сквер, бесцельное хождение по посыпанным песком дорожкам и папироса за папиросой. Тяжелое душевное состояние Якова еще усугубила обида на секретаря суда, а через него — и на судью. Евдокия Семеновна уже не казалась ему такой симпатичной, и он мрачно думал, что она — прежде всего женщина, баба, а баба всегда останется бабой, какой бы умной и образованной она ни была.

Теперь Горбатюк решил зайти в суд не раньше, чем в половине одиннадцатого, или даже немного позже и нарочно пошел покупать папиросы за два квартала отсюда, несмотря на то, что магазины были и ближе. Но, получая сдачу, подумал, что суд уже мог начаться, и, хоть часы показывали только двадцать минут одиннадцатого, Яков выскочил из магазина и помчался в суд.

Секретаря в приемной не было. «Началось!» — мелькнула тревожная мысль.

Но суд еще не начался. Увидев на возвышении, за широким, покрытым зеленым сукном столом пустые стулья с высокими, украшенными гербами спинками, Яков с облегчением вздохнул. Шум, стоявший в зале, утих, и Горбатюк, не спуская глаз с возвышения, где должны были занять свои места члены суда, почувствовал: все смотрят на него. А он, словно окаменев, смотрел только вперед, решая, что ему делать дальше. Он уже хотел было повернуться и снова выйти, как заметил направо от возвышения еще один стол, на котором секретарь суда раскладывал бумаги.

«Сейчас начнется, — подумал Горбатюк. — Нужно занять место».

Он заставил себя оторвать взгляд от секретаря, посмотреть в зал и сразу же встретился глазами с Ниной. И такая тоска, такая немая мольба была в ее глазах, что Якову стало жутко. На какое-то мгновение он даже заколебался: не ошибка ли этот суд и его настойчивое требование развода? «Ведь она любит меня…» Но Нина внезапно вспыхнула, словно рассердилась, что раскрыла себя перед мужем, и резко отвернулась. Он нахмурился, решительно прошел вперед, к скамье у самого барьера, отгораживавшего зал от того места, где находился секретарь и где должны были появиться члены суда. Но не успел Горбатюк сесть, как позади него снова зашумели, будто только и ждали, пока он сядет.

— Вот он, папаша, даже к детям не подошел! — сказал кто-то очень неприятным, злым голосом, и Яков сейчас лишь осознал то, что видел минуту назад: Галочку на руках у Нины.

«Она таки привела детей, — подумал он, и недавняя жалость к Нине уступила место привычной неприязни. — Все, все делается для того, чтобы растрогать судей, опозорить меня!»

Он снова оглянулся и снова встретил Нинин взгляд, подстерегавший каждое его движение. Увидел Галочку, а возле нее Олю. Ему очень захотелось подойти к детям, взять их на руки, приласкать, поцеловать, но эта фраза о «папаше» точно приковала его к месту. Он снова повернулся лицом к секретарю и застыл в принужденной позе, ибо, как ни заставлял себя, не мог не реагировать на злые, иногда бессмысленные, но тем более обидные реплики тех, кто сидел возле Нины.

Нина же не спускала с мужа глаз, надеясь еще раз встретиться с ним взглядом.

Придя в суд, она напряженно ждала Якова. Она до сих пор не верила, что этот суд состоится. Ей все казалось, что муж только пугает ее, что в последнюю минуту он подойдет к ней и скажет: «Нина, давай забудем все и пойдем домой…»

Она слушала и не слышала тех, кто окружал ее. Ей сейчас не нужны были ни Лата, ни Юля, которая так и не пришла в суд: Нине нужен был Яков, только Яков… Она несколько раз выходила в коридор, надеясь встретиться с ним с глазу на глаз, и если б это ей удалось, несмотря ни на что, бросилась бы ему на грудь — неужели его сердце не отозвалось бы на ее слезы?..

Но потом прибежала Лата и шепотом, который прозвучал на весь зал, сообщила, что Яков уже приходил в суд и, увидев ее, Лату, сразу же вышел на улицу.

«Он не хочет встретиться со мной до суда, он избегает меня», — в отчаянии подумала Нина.

Секретарь вскочил, предложил всем встать. Раздался шум отодвигаемых стульев и скамей, все поспешно поднялись.

— Суд идет!..

За Евдокией Семеновной на возвышение поднялись двое мужчин. Один из них был пожилым человеком, лет за пятьдесят, с седыми волосами и пышными запорожскими усами, в коротеньком пиджачке и заправленных в высокие сапоги брюках военного покроя. Заняв место по левую руку от Евдокии Семеновны, он громко откашлялся, словно собирался выступать, пригладил волосы широкой, потемневшей от металлической пыли ладонью и застыл, спрятав глаза под густыми, низко нависшими бровями. Второй, усевшийся направо от судьи, был еще молод, но совершенно лыс. От его лица, круглого, как наливное яблоко, веяло спокойствием здорового человека. Одет он был значительно лучше пожилого: на нем был темно-серый, дорогого материала, костюм, ярко-красный модный галстук. Яков сразу же узнал его — это был известный в городе мастер стеклозавода, новатор производства.