— Видали, молчит…
— Язык проглотил!
— А что ему говорить? Ему б только развестись… А на остальное наплевать ему…
— Не дадут ему развода, не дадут…
— Пусть только попробуют! Мы такое тут устроим…
— Судить его, судить! — гудел низкий женский голос.
Они говорили так, будто Яков был каким-то неодушевленным предметом, который можно брать в руки, рассматривать, ковырять, бросать на пол. И когда женщины, так и не дождавшись от него ни слова, отошли, Горбатюку и в самом деле показалось, что его бросили, как вещь, уже переставшую всех интересовать. Он вздохнул свободнее, хоть еще и не пришел в себя после только что пережитого. Поднял голову, увидел Нину, но даже не подумал подойти к ней.
Во всем, что он перенес в последнее время и особенно сегодня, во всех своих невзгодах и муках Яков обвинял только ее. Но больше всего его возмущало то, что Нина не соглашалась развестись с ним. «Ведь она не так глупа, чтобы не видеть, что я не хочу с ней жить, — негодовал он. — Сколько раз я говорил ей об этом!.. На что она надеется? Как она представляет себе жизнь со мной в будущем? Постоянные ссоры, сцены ревности, скандалы? Нет, с меня хватит! Я сыт этим по горло!.. И как вы ни уговаривайте, — обращался он мысленно к присутствующим, — как ни мучайте меня, я не сойдусь с ней! Потому что не верю ей… Ни ее слезам, ни этому отчаянию…»
Никогда еще, кажется, не чувствовал Горбатюк такой ненависти к жене, как сегодня. Все, что делала и говорила Нина, казалось ему фальшивым, рассчитанным лишь на то, чтобы разжалобить суд, завоевать симпатию публики. Ему казалось, и плакала она неискренне, и голос ее дрожал тоже неискренне. И даже умоляющий взгляд, которым она встретила его в начале суда, был — он не сомневался в этом! — также неискренним.
Яков не верил, что Нина продолжала любить его. Разве можно любить и одновременно писать кляузы в партийную организацию, любить и обращаться в суд, требуя алименты на детей, хоть он и так большую часть заработка отдавал им? Любить и не упускать ни малейшей возможности больно ударить его? Он не мог понять такой странной любви. Это было выше его сил…
Судьи совещались долго, мучительно долго, а потом вошли в зал еще более торжественно, чем в первый раз.
— Именем Украинской Советской Социалистической Республики… — отчеканивая слова, читала Евдокия Семеновна.
Яков напряженно прислушивался к каждому слову, и эта напряженность достигла предела, когда судья зачитала, что стороны не пришли к примирению…
VIII
После суда Горбатюк зашел к редактору и попросил послать его в командировку. Петр Васильевич сразу же согласился. Он даже не давал Якову специального задания и сказал, что если он ничего и не напишет, то пусть не беспокоится. Редактор не расспрашивал Горбатюка ни о суде, ни о его делах, но последнее замечание, брошенное как бы невзначай, глубоко тронуло его.
Поезд, которым Яков собирался ехать, уходил в двенадцать часов ночи.
В его распоряжении оставалось еще пять часов. Сначала Яков хотел поспать, но потом передумал: заснуть вряд ли удастся, а лежание без сна утомит еще больше. И чтоб убить время, решил пойти в кино.
Демонстрировался старый, еще довоенный фильм. Яков от души смеялся и вышел из кинотеатра в бодром настроении.
Он медленно двигался по ярко освещенным улицам, мимо людей, спешивших в театры, в кино, на танцевальные площадки. Казалось, весь город вышел сегодня под огни электрических фонарей. Во всех направлениях сновали машины, и постовые милиционеры, еще не сбросившие белой летней формы, красивыми, четкими жестами регулировали движение этого потока.
Подходя к своему дому, Яков увидел, что окно его комнаты освещено. «Что-то рано Леня вернулся домой! Не поссорился ли он со своей девушкой?»
Яков быстро прошел по коридору, открыл дверь комнаты и застыл на пороге: он увидел Нину.
Она сидела у стола и смотрела прямо на него. Яков незаметно оглядел нарядное синее платье, которое очень шло ей.
— Заходи, чего ж ты? — тихо сказала Нина, будто она, а не Яков был здесь хозяином. И этот тихий, надломленный голос потряс его больше, чем крик, которого он ждал от жены.
Тяжело ступая, Яков прошел на середину комнаты.
— Садись, — как-то невесело улыбнулась Нина. — Стулья ведь у тебя есть…
Он послушно сел по другую сторону стола, боком к ней. Видел лишь синий рукав платья и тонкую руку, на которой просвечивали голубые жилки. «Как она похудела», — подумал Яков. В душе шевельнулась жалость к жене, но он сразу же испугался этой жалости, погасил ее в себе.
— Говори, — отрывисто бросает Яков и достает папиросу. Знает, что должен что-то делать, чем-то отвлечь свое внимание от руки, которая просто гипнотизирует его. — Говори, если пришла.
Нина молчит. Молчит долго, но он чувствует, что она смотрит на него.
— Посмотри на меня, Яша, — наконец говорит она.
Теперь он уже вынужден взглянуть на нее. Видит ее глаза, прекрасные, темно-голубые глаза, нисколько не изменившиеся за восемь лет. Сейчас они полны такой тоски, такой муки, что у него сжимается сердце, а потом начинает биться быстро и неровно. Он смотрит на ее щеки и замечает, как они побледнели… Но вот неестественно красное пятно бросается ему в глаза. Она накрасила губы! Вырисовала их так тщательно, как на картинке. У нее, значит, тогда не дрожали руки, как дрожат сейчас!.. И вера в искренность ее страдания, только что родившаяся в нем, рушится, как глиняный домик под ливнем, тем более, что он уже не смотрит в ее глаза…
— Яша, зачем нам мучить друг друга?
— Кто кого мучит?..
— Друг друга, — упрямо повторяет Нина. — Яша, неужели ты разлюбил меня?.. — голос ее срывается, она вот-вот заплачет.
«Ну как она не понимает, что здесь не в любви дело! Как она не хочет понять этого!»
— Разлюбил, Яша? — допытывается Нина.
— Видишь ли, Нина, я не хочу с тобой ссориться…
Она по-своему поняла эту фразу, ибо, радостно вспыхнув, потянулась к нему. Но он, заметив ее движение, поспешно остановил ее рукой.
— Я не хочу мешать тебе жить, Нина, — поправился он. — Мы не можем жить вместе…
— Почему, Яша?
— Послушай, Нина, мы с тобой взрослые люди, поговорим хоть раз серьезно…
От того, что он часто повторяет слово «Нина», в нем постепенно исчезает враждебность к ней. Он успокаивается. Не потому ли, что чувствует себя сильнее ее?..
— Видишь ли, Нина, мы прожили с тобой восемь лет, — старается Яков говорить как можно проще, чтобы она наконец поняла его. — И вот… когда я начинаю вспоминать все эти восемь лет, на память приходят только наши ссоры. Это страшно, Нина! Прожить вместе восемь лет — и ничего светлого не вынести… Вспомни: к кому только ты не ревновала меня?
— Я не буду ревновать, — быстро перебивает его Нина.
Яков скептически махнул рукой.
— Я не верю тебе, Нина. Я не могу тебе верить. И это — тоже страшно. Жить с человеком, которому перестал верить…
Нина подавленно молчит. «Она начинает понимать», — думает Яков и еще мягче говорит:
— И зачем нам действительно мучить друг друга? Зачем нам превращать свою жизнь в постоянную каторгу? Мы ведь только раз живем на свете… Чего ты? — спрашивает он, заметив бледную улыбку на лице жены.
— Ничего… Я просто вспомнила, что так всегда говорит Юля: «Раз живем на свете…»
Якову неприятно, что Нина сравнивает его с какой-то своей Юлей, но он продолжает:
— Ты молода, тебе только двадцать пять лет. Ты еще можешь найти хорошего человека, намного лучше, чем я. Я плохой… Я, возможно, и не стою того, чтобы жить с тобой. Ведь ты сама об этом говорила! — все же не может он удержаться, чтобы не упрекнуть ее. — Так зачем же нам жить вместе? Разве не лучше разойтись друзьями, чем жить вместе врагами? Ты еще молода, ты сумеешь построить новую семью…
— А ты? — спрашивает Нина, как-то странно глядя на него.
— Что — я? — теряется под этим взглядом Яков.
— Ты… построишь новую семью?
