Галочка послушно слезла с отцовых колен. Яков ее не удерживал. Хотел спокойно поговорить с женой, хоть его и раздражало и это новое платье, и то, что она выглядит так молодо и свежо, когда он совершенно извелся.

А Нина стояла на пороге, выжидательно глядя на него.

— Нина, я хочу серьезно поговорить с тобой, — сказал Яков каким-то чужим голосом. «Не нужно волноваться», — успокаивал он себя, облизывая языком пересохшие губы.

— О чем ты хочешь говорить? — Она вошла в кухню, положила на стол авоську и повернулась к нему; была совершенно спокойна и, казалось, не собиралась ссориться с ним.

«Что это с ней?» — удивился Яков и сказал снова:

— Я хочу с тобой серьезно поговорить.

Это платье, это спокойствие, эта отчужденность… Яков вдруг испугался, что скажет не то, с чем пришел сюда. Его твердая решимость, казалось, исчезла, и он поспешно проговорил:

— Мы так не можем больше жить, Нина…

Он умолк, ожидая ее ответа. Но жена продолжала молчать. Смотрела мимо него застывшим взглядом, будто его здесь и не было.

— Мы калечим своих детей, — повторил Яков слова Руденко, но сразу же поймал себя на этом. Это еще больше рассердило его, и он уже твердо сказал: — Я хочу развестись с тобой.

На какое-то мгновение Нинины глаза испуганно расширились, но потом снова стали прежними.

«Почему она молчит?» — все больше удивлялся Яков. Он был готов ко всему, к плачу, упрекам, только не к такому молчанию.

— Что ты на это скажешь? — спросил он.

— Разводись, если хочешь, — равнодушно ответила Нина. — Я все равно, как разведенная, живу…

«Что с ней случилось?» — все больше удивлялся Яков.

— Значит, ты согласна? — спросил он, чувствуя, что ему не следовало спрашивать об этом, что он поставил себя в смешное положение. Он прочел это и в Нининых глазах, засверкавших веселыми огоньками.

«Чему она радуется? — никак не мог сообразить Яков. — Неужели тоже хочет развода?»

— Я буду настаивать, чтобы мне отдали Галю, — сказал он.

Нина покачала головой:

— Кто ж тебе ее отдаст? Галя останется у меня… Все? — спросила она, видя, что муж почему-то мнется…

— Все, — через силу проговорил Яков. — Да, вот еще что: я хочу переехать отсюда… До развода.

— Еще что?

— Все, — буркнул он, увидев, что жена открыто издевается над ним. Медленно поднялся и направился к двери, прислушиваясь, не скажет ли она еще что-нибудь.

Нина молчала потому, что так ей посоветовала Юля.

«Не нужно показывать, что ты любишь его, никогда не нужно выдавать себя, — сказала подруга, выслушав Нинины жалобы на Якова. — Чем независимее ты будешь себя вести, тем крепче он будет за тебя держаться».

Разговаривая с Яковом, Нина все время думала о Юлиных словах, и хоть сердце ее разрывалось от горя, она нашла в себе силы сдержаться, не выдала своих истинных чувств.

Она смогла сдержаться еще и потому, что, несмотря ни на что, не верила в серьезность намерения Якова развестись с ней. Не верила, так как очень не хотела этого. «Он не бросит меня, он будет со мной», — говорила она себе.

Нина знала, как любит Яков детей. Знала и то, что если б он действительно задумал разводиться, дочки все равно останутся у нее, а через них она не выпустит из своих рук тех невидимых, но крепких нитей, которые привязывают сердце мужчины к дому, к семье.

Об этом говорила ей и Юля. Под влиянием бесед с подругой Нина еще больше укреплялась в своей уверенности.

Сегодня же, в третий раз услышав вопрос Якова — согласна ли она развестись, Нина окончательно убедила себя в том, что он говорит все это вовсе не потому, что хочет добиться ее согласия, а лишь для того, чтобы вызвать ее на примирение. Поэтому она, помня наказ Юли, с решительным видом ответила Якову, что он может возбуждать дело о разводе, что она не возражает…

Сварив обед и накормив дочек, Нина отправила их гулять, а сама побежала к Юле — рассказать о разговоре с Яковом, посоветоваться, что делать дальше.

Нина очень огорчилась, не застав Юли дома. Но она не могла ждать. Ей просто необходимо было поговорить с кем-нибудь, поговорить немедленно, и она пошла к Лате.

А у Латы были свои горести.

Она проснулась сегодня очень рано, так как ей приснился страшный сон. Вокруг нее ходили серые коты, и у каждого была голова ее мужа. Коты эти хором мяукали, и с каждым их мяуканьем Лата постепенно становилась кошкой. Сначала у нее вырос хвост, потом вместо рук и ног появились лапы. Туловище покрылось шерстью, и она сердито замяукала на котов, так как уже не могла говорить по-человечески, хоть у нее и оставалась человеческая голова.

Внезапно все коты исчезли, а вместо них появился огромный пес, тоже с головой ее мужа. Забыв, что она уже стала кошкой, Лата хотела прикрикнуть на него, но смогла только мяукнуть. В ответ на это пес злобно зарычал и бросился на нее, и она побежала. Но тяжелый нос мешал ей бежать, и как только она оглянулась, пес схватил ее за кончик носа и с довольным рычанием принялся его жевать. Лата вскрикнула и проснулась.

Она долго лежала, с тревогой думая о том, что может означать этот сон. Потом почувствовала, что у нее болит нос, осторожно провела по нему пальцем и нащупала твердый бугорок.

Она вскочила с постели, подбежала к зеркалу и чуть не лишилась чувств: кончик ее носа украсился большим сизо-красным чирьем.

Окончательно расстроенная, она вышла на кухню.

Было еще довольно рано, и соседи, занимавшие комнату рядом с кухней, — против них Лата вела борьбу по всем правилам кухонной стратегии и тактики — еще не проснулись.

Не переставая стонать, Лата изо всех сил громыхала тазом и крышками, с шумом передвигала стулья. Но у соседей по-прежнему было тихо, лишь Гога громко чертыхнулся.

— Ты что там? — грозно спросила жена.

— Чертова перечница, — глухо промолвил из-под подушки Гога.

Тогда Лата стала в дверях кухни и напустилась на мужа. Она все время повышала голос, в надежде, что проснутся соседи и посочувствуют ей. И они действительно проснулись, так как до слуха Латы донесся тихий стон молоденькой соседки.

— Вот видишь, видишь! Уже и добрые люди жалеют меня! — кричала Лата, совершенно забыв, что еще вчера кляла этих «добрых людей» на чем свет стоит. — И откуда ты взялся на мою голову? Изверг ты, душегуб анафемский! Погубил ты мою молодую жи-сть! — заголосила она. — Отдай мою молодость! Отдай мою кра-а-соту-у-у!

— Ведьма! — крикнул, сбрасывая подушку, Гога. — Сатана в юбке!

— Егор Васильевич, Как тебе не стыдно, — всплеснула руками Лата. — Ведь соседи же интеллигентные, целый день работали, поздно пришли. Им покой нужен, а ты этак ругаешься!

— Ведьма! — не сдавался Гога.

Когда пришла Нина, буря уже улеглась. Егор Васильевич, не позавтракав, убежал из дому, соседи тоже ушли.

Лате уже не с кем было ссориться. Она сидела на кухне с умиротворенным видом и прикладывала к носу мокрый платочек.

— Что с тобой, Лата? — спросила Нина.

Соседка начала подробно рассказывать обо всех перипетиях сегодняшнего утра, а Нина с нетерпением ожидала, пока она закончит. Ей самой хотелось рассказать о своих волнениях, о разговоре с Яковом.

— Не верь! — выслушав Нину, авторитетно изрекла Лата. — Это он с какой-нибудь связался, к ней хочет перебраться. Так и у моего Гоги было, да я его быстро скрутила!

И она начала рассказывать, как заподозрила Гогу в измене, хоть и не могла узнать, с кем именно он изменил ей.

Но Нина почти не слушала ее. Думала о Якове, и хоть у нее не было никаких доказательств, что такая женщина существует, Нина уже не сомневалась в измене мужа. Она перебирала в памяти всех женщин и девушек, работающих в редакции или бывающих там, и никак не могла окончательно решить, кто же из них ее соперница…

Якова вызвали в высшую инстанцию, и он вынужден был отложить хлопоты о разводе до возвращения из Киева. В юридической консультации, где он все же успел побывать, ему сказали, что дело его весьма сложное и может решиться не в его пользу.