— Имя светловолосой Ийссельды? Может, тобой движет любовь, милорд? Нежная любовь?

Какое-то время Волк молчал, но рука его стиснула рукоять меча и побелела от напряжения. Затем, взяв себя в руки, он заговорил своим глубоким музыкальным голосом, стараясь быть небрежным:

— Месть, дорогой барон Джерек Нанкенсин, — единственное, что движет моими чувствами…

— Какой ты страстный человек, барон, — сухо отозвался Джерек Нанкенсин.

Внезапно Мелиадус резко вложил свой меч в ножны и наклонился за своим знаменем, древко которого было воткнуто в землю.

— Они оскорбили нашего Короля-Императора, нашу страну и меня. Я, безусловно, поразвлекусь с девушкой, но отнюдь не нежные чувства будут мною руководить…

— Ну, конечно, нет, — прошептал Джерек Нанкенсин с намеком иронии в голосе.

— Что же касается остальных, то с ними я тоже поразвлекусь в подземной тюрьме Лондры. Дориан Хокмун, граф Брасс, философ Боджентль, Оладан из Разбойничьих Гор и Юиллам Д’Аверк — все они будут страдать много лет. И в этом я клянусь Рунным Посохом.

Позади них послышался какой-то звук. Они оглянулись и, вглядевшись в ночь, освещенную пожаром, увидели, как вверх по холму поднимаются крытые носилки, которые несут пленные афиняне, прикованные к ручкам носилок. На носилках восседал Шенегар Тротт, граф Суссекский. Граф Шенегар вообще был чуть ли не противником ношения масок, на его лишенной драгоценных камней маске было вырезано его собственное лицо, правда, несколько карикатурное. Он не принадлежал ни к какому Ордену, и его терпели при дворе Короля-Императора только потому, что он был несметно богат и обладал почти сверхъестественной силой. Правда, при взгляде на ленивые повадки графа и его усыпанную драгоценностям) одежду, создавалось впечатление, что граф — напыщенный дурак. Впечатление, впрочем, было ложным. Он заслужил большее доверие Короля-Императора Гуона, чем даже барон Мелиадус, потому что он был блестящим советником.

Граф явно слышал последнюю часть их беседы, так как насмешливо произнес:

— Опасно давать такие клятвы, милорд барон. Ведь последствия их могут быть неприятны для того, кто клянется…

— Я дал клятву, зная, что произойдет со мной, если я ее не выполню. Не беспокойтесь, граф Шенегар, я найду их.

— Я пришел напомнить вам, милорды, — продолжил Шенегар Тротт, — что наш Король-Император горит нетерпением видеть нас и слышать, что теперь уже вся Европа находится в его владении.

— Я немедленно скачу в Лондру, — ответил Мелиадус. — К тому же там я смогу посоветоваться с нашими учеными-колдунами и найти средство, чтобы обнаружить моих врагов. Прощайте, милорды!

Натянув поводья своей лошади, он развернул ее и поскакал вниз с холма. Его товарищи молча наблюдали за ним.

Звериные маски сдвинулись ближе, отражая отблеск пожара.

— Его безумие может погубить нас всех, — прошептал один из оставшихся.

— Какая разница? — усмехнулся Шенегар Тротт. — Ведь вместе с нами будет погублено и все остальное…

Шутка эта была встречена взрывом смеха. Этот смех, родившийся из-под звериных, усыпанных драгоценностями масок, был безумен, в нем слышалась такая же ненависть к себе, как и ко всему остальному миру.

Именно в этом и заключалась великая сила Лордов Темной Империи — ничто на Земле они не ценили, ни в себе, ни вне себя. Победоносные войны и опустошение, ужас и пытки были единственным их развлечением, средством заполнить свой досуг, пока часы их жизней не останавливались. Война была для них самым естественным способом существования…

На заре, когда стая гигантских алых фламинго поднялась из своих тростниковых гнезд и затанцевала в небе свои прекрасные танцы, граф Брасс стоял на краю болота и задумчиво глядел на лужицы и островки, которые казались ему иероглифами какого-то древнего манускрипта.

С недавних пор он решил заняться онтологией, изучая птиц, тростники и лагуны и пытаясь тем самым подобрать ключ к этому загадочному миру.

Он был уверен, что этот пейзаж зашифрован. В нем он мог найти ответ на вопрос, который сам не мог точно сформулировать: может быть, ему удалось бы сделать открытие и он наконец понял бы, откуда в нем возникает ощущение опасности, которая, подобно болезни, истощает его и психически, и физически.

Поднялось солнце, осветив воду своим бледным светом. Услышав какой-то шум, граф Брасс обернулся и увидел свою дочь Ийссельду, золотоволосую мадонну лагун, почти колдовское существо в развевающемся голубом наряде, верхом на белой рогатой камаргской лошади и с загадочной улыбкой на губах, как будто она знала какую-то тайну, значение которой не могла оценить.

Граф Брасс попытался избежать встречи, быстро направившись вдоль берега, но она уже заметила его и скакала, махая ему рукой.

— Отец, ты поднялся так рано! И уже не первый раз.

Граф кивнул и вновь повернулся, глядя на воду и тростник, и затем вдруг перевел взгляд на танцующих птиц, как бы намереваясь застичь их врасплох и каким-то непостижимым инстинктивным чувством понять секрет их странных, почти неуловимых движений.

Ийссельда спрыгнула с лошади и встала рядом с ним.

— Это не наши фламинго, — сказала она. — Но как похожи! Ты видишь?

Граф Брасс только хмыкнул. Затем он, взяв ее за руку, повел по берегу лагуны.

— Как прекрасно, — прошептала она. — Восход…

Граф нетерпеливо дернул плечом.

— Ты не понимаешь… — начал он и замолк.

Он понимал, что она никогда не сможет увидеть пейзаж его глазами. Он попробовал хоть как-то описать ей свои ощущения, но она быстро потеряла интерес к разговору, даже не попыталась вникнуть в смысл того шифра, который он-то видел всюду: в воде, в тростнике, деревьях, живой жизни, которая в великом множестве развивалась в Камарге — в этом Камарге, так же, впрочем, как и в том, который они покинули.

Для него все здесь существовало в том порядке, который кто-то задумал, а ей приятно было любоваться пейзажем, было чем восхищаться и говорить о его «дикой красоте».

Один лишь Боджентль, его старый друг, поэт и философ, понимал то, что он имел в виду. Но даже Боджентль считал, что дело тут не в ландшафте, а в определенном складе ума графа.

— Вы совсем измучились и устали, — говорил Боджентль. — Ваш мозг перенапряжен и видимый вами мир — результат перегрузок вашего восприятия…

Граф Брасс резко прекращал подобные споры, надевал на себя медную кольчугу и уезжал один к неудовольствию семьи и друзей. Он проводил долгие часы, исследуя этот новый Камарг, который был так похож на его собственный.

— Он — человек дела, как и я, — говорил Ийссельде ее муж Дориан Хокмун. — Боюсь, что его ум обратился внутрь себя самого в поисках какой-либо реальной проблемы, которую можно разрешить.

— О, реальные проблемы всегда кажутся неразрешимыми, — отвечал ему Боджентль, и на этом беседа обычно заканчивалась, потому что Хокмун тоже уходил один, положив руку на рукоять своего меча.

В Замке Брасс царила напряженная атмосфера, и даже жители были встревожены: они были рады тому, что избежали ужасов Темной Империи, но не были уверены в том, что обосновались на этой земле на постоянное житье, хоть земля эта так похожа на ту, что они покинули. Вначале, когда они только появились здесь, земля эта казалась им лишь слабым подобием Камарга, но постепенно все стало более привычным, как будто их воспоминания наложились на окружающий пейзаж, так что почти не осталось никакой разницы. Море и равнины тянулись, казалось, без конца и края. В лагунах гнездились алые фламинго, в степях обитали стада диких быков и рогатых лошадей, которых можно было приручить под седло, но где-то в глубине сознания у крестьян жила мысль о том, что Темная Империя все-таки найдет способ настичь их и здесь рано или поздно.

Для Хокмуна и графа Брасса, а может, и для Юиллама Д’Аверка, Боджентля и Оладана, мысль эта не была столь пугающей. Бывали моменты, когда они даже приветствовали бы нападение из того мира, который им пришлось оставить.