То тут, то там поставлены были пологи, хижины, шатры, горели костры, на которых готовилась пища. Были сделаны загоны для лошадей, мулов и волов. Рабы, подгоняемые солдатами из Ордена Муравья, волокли по грязи громадные боевые машины. Развевались по ветру штандарты, и повсюду были воткнуты в землю знамена. Издали все это походило на первобытное скопище зверей, когда цепь Волков прошла по вытоптанному полю или несколько Кротов (одного из инженерных орденов) толпились вокруг костра. Повсюду можно было видеть Ос, Ворон, Хорьков, Крыс, Лис, Тигров, Кабанов, Мух, Барсуков, Козлов, Росомах, Выдр и даже нескольких Богомолов, избранных гвардейцев.

Хокмун опознал несколько знамен: знамя Адаза Промпа, толстого Гранд Констебля Ордена Пса; разукрашенный штандарт Бреналя Фарну, показывающий, что он — барон Гранбретани и Гранд Констебль Ордена Крыс; развевающийся штандарт Шенегара Тротта, графа Суссекского. Хокмун догадался, что этот город был обречен пасть последним в продолжительной кампании, потому-то армия и была столь велика, что находилась под командованием стольких полководцев столь высокого ранга. Он разглядел Шенегара Тротта, которого проносили в носилках к его шатру. На нем была усыпанная драгоценностями одежда, бледная серебряная маска, исполненная в виде карикатурного подобия человеческого лица.

Шенегар Тротт походил на изнеженного аристократа, страдавшего размягчением мозга, но Хокмун видел его в битве при броде Вайзна на Рейне, видел, как вместе с конем он погрузился в воду и проскакал по дну реки, чтобы появиться на вражеском берегу. Вот это-то качество во всех вельможах Темной Империи и приводило в недоумение. Они выглядели размякшими, ленивыми и ни в чем себе не отказывающими, но одновременно они были столь же сильны, как и звери, какими они прикидывались, а часто и похрабрее этих зверей. Однажды Шенегар Тротт отсек конечность у ребенка и съел ее, а мать заставил смотреть на это.

— Ну, — глубоко вздохнул Хокмун, — давайте проедем через лагерь и устроимся как можно ближе к выезду из него. Надеюсь, утром мы сумеем ускользнуть.

Они медленно ехали через лагерь. Время от времени какой-нибудь Кабан приветствовал их, и Д’Аверк отвечал. Наконец они добрались до другого конца лагеря и там спешились. Они привезли с собой снаряжение, взятое ими у убитых солдат, и теперь разложили его, ни у кого не вызывая подозрений. К тому же они не носили каких-либо особых знаков различия. Д’Аверк смотрел, как трое остальных трудятся. Он пояснил, что иначе нельзя, поскольку невиданно, чтобы воин его звания помогал другим.

Подошла группа инженеров из Ордена Барсука, ходившая по лагерю с тележкой, заполненной запасными топорищами, эфесами мечей, наконечниками стрел, копий и прочим. У них также была точильная машина.

— Есть для нас работа, братья Кабаны? — спросили они, останавливаясь около вновь прибывших.

— Надо заточить. — Хокмун храбро вытащил затупившийся меч.

— А я потерял лук и стрелы, — добавил Оладан, глядя на кучку луков и стрел.

— А что с вашим товарищем? — спросил один в маске Барсука. — У него вовсе нет меча. — И он указал на Ийссельду.

— Так дай ему новый, дурак I — рявкнул Д’Аверк повелительным тоном, и Барсук немедленно подчинился.

Когда они получили оружие, а мечи были заточены, Хокмун ощутил как к нему возвращается уверенность. Он был доволен проявленным ими хладнокровием.

Только Ийссельда казалась еще более удрученной, ощупывая большой меч, пристегнутый к поясу.

— Еще чуть-чуть груза, и я рухну на колени, — сказала она.

— Лучше всего посиди в палатке, — посоветовал Д’Аверк. — Там, по крайней мере, ты сможешь снять часть снаряжения.

Д’Аверк казался расстроенным, глядя, как Оладан и Хокмун разжигают костер для приготовления пищи.

— Что беспокоит вас, Д’Аверк? — спросил Хокмун, поднимая голову и глядя на него через глазницы маски. — Садитесь. Скоро будет готова еда.

— Я носом чую что-то не то, — пробормотал Д’Аверк. — Вообще-то я совсем не убежден в нашей полной безопасности.

— Почему? Вы думаете, Барсуки нас заподозрили?

— Вовсе нет. — Д’Аверк взглянул на вечернее небо и оглядел лагерь. Небо потемнело, а воины укладывались спать. Движения стало гораздо меньше. На стенах города воины становились подле столбцов башен, готовые оказать сопротивление врагу, которому, если не считать Камарга, никто не мог сопротивляться. — Вовсе нет, — повторил Д’Аверк как бы про себя. — Но я был бы спокойнее, если бы…

— Если бы что?

— Пойду, прогуляюсь немного по лагерю, посмотрю, какие услышу сплетни.

— Стоит ли? Кроме того, если к нам подойдут другие солдаты из Ордена Кабана, мы не сможем поговорить с ними.

— Я ненадолго. Укройтесь пока в палатке.

Хокмун хотел остановить Д’Аверка, но не знал, как это сделать, не привлекая внимания посторонних. Он следил, как Д’Аверк шагает по лагерю.

И в этот момент голос за его спиной произнес:

— Хорошая тут у вас колбаса, братья?

Хокмун обернулся. Спрашивал воин в маске Волка.

— Ничего, — спокойно ответил Оладан. — Хочешь попробовать? — Он отрезал кусок колбасы и протянул солдату в волчьей маске.

Солдат отвернулся, поднял маску и сунул кусок в рот, опустил маску и вновь повернулся к ним.

— Спасибо, — поблагодарил он. — Я много дней путешествовал и почти ничего не ел. Наш командир здорово гонит. Мы только что прибыли. Мчались быстрей, чем летучий француз. — Он засмеялся. — Всю дорогу от самого Прованса.

— Из Прованса? — невольно переспросил Хокмун.

— Да. Бывал там?

— Пару раз. Мы уже взяли Камарг?

— Да, считай что взяли. Командир думает, что это дело нескольких дней. Практически у них нет руководителя, провизия на исходе. Оружие, что у них было, убило миллион наших, но уже не убьет много других. Раньше мы проскачем по их трупам.

— А что случилось с графом Брассом, их руководителем?

— Убит или, как я слыхал, ничем не лучше покойника. Их боевой дух с каждым днем падает. К тому времени, как мы туда вернемся, я думаю, все будет кончено. Буду только рад. Я застрял там на много месяцев. Это — первая перемена обстановки с тех пор, как мы начали эту проклятую кампанию. Спасибо за колбасу, братья! Хороших убийств завтра!

Хокмун смотрел, как солдат-Волк ушел в темноту, освещаемый светом лагерных костров. Он вздохнул и вошел в палатку.

— Ты слышала? — спросил он Ийссельду.

— Слышала. — Она сняла шлем и поножи и расчесывала волосы. — Мой отец, кажется, еще жив. — Она говорила очень сдержанным тоном, но Хокмун даже в темноте палатки различал слезы на ее глазах.

— Не бойся, Ийссельда, — сказал он, взяв ее лицо в ладони. — Еще несколько дней, и мы будем рядом с ним.

— Если только успеем застать его живым.

— Он нас ждет и будет жить.

Потом Хокмун вышел из палатки, Оладан сидел у затухающего костра, обхватив руками колени.

— Д’Аверк слишком долго гуляет, — сказал он.

— Да, — сдержанно согласился Хокмун, глядя на далекие стены города. — Хотелось бы знать, не попал ли он в беду.

— Скорее всего бросил нас. — Оладан оборвал фразу, когда из темноты появилось несколько фигур.

С остановившимся дыханием Хокмун понял, что это воины в масках Кабанов.

— Быстро в палатку, — шепнул он Оладану.

Но было уже поздно. Один из Кабанов заговорил с Хокмуном, обратившись к нему на хрюкающем тайном языке Ордена. Хокмун кивнул и поднял руку, словно отвечая на приветствие, надеясь, что речь Кабана была лишь приветствием, но тон Кабана стал более настойчивым. Хокмун попытался скрыться в палатке, но его задержали.

Кабан снова заговорил. Хокмун закашлялся, притворяясь больным и показывая на свое горло. Но тогда Кабан сказал:

— Я спросил тебя, брат, не выпьешь ли ты с нами. Сними маску!

Хокмун знал, что ни один член любого Ордена не станет требовать от другого снять маску, если только он не подозревает, что тот носит ее незаконно. Он шагнул назад и выхватил меч.