АРСЕНИЙ ГОЛЕНИЩЕВ-КУТУЗОВ (1848–1913) 409. В четырех стенах[419] Комнатка скромная, тесная, милая; Тень непроглядная, тень безответная; Дума глубокая, песня унылая; В бьющемся сердце надежда заветная; Тихий полет за мгновеньем мгновения; Взор неподвижный на счастье далекое; Много сомнения, много терпения… Вот она, ночь моя, — ночь одинокая! <1874> 410. «Меня ты в толпе не узнала…»[420] Меня ты в толпе не узнала — Твой взгляд не сказал ничего; Но чудно и страшно мне стало, Когда уловил я его. То было одно лишь мгновенье — Но, верь мне, я в нем перенес Всей прошлой любви наслажденье, Всю горечь забвенья и слез! <1874> 411. Над озером[421] Месяц задумчивый, звезды далекие С темного неба водами любуются; Молча смотрю я на воды глубокие — Тайны волшебные сердцем в них чуются. Плещут, таятся ласкательно-нежные: Много в их ропоте силы чарующей, Слышатся думы и страсти безбрежные, Голос неведомый, душу волнующий. Нежит, пугает, наводит сомнение: Слушать велит ли он? — С места б не двинулся! Гонит ли прочь? — Убежал бы в смятении! В глубь ли зовет? — Без оглядки бы кинулся! Между 1872 и 1874 412. Трепак[422] Лес да поляны. Безлюдье кругом. Вьюга и плачет, и стонет, Чудится, будто во мраке ночном Злая кого-то хоронит. Глядь — так и есть! В темноте мужика Смерть обнимает, ласкает, С пьяненьким пляшет вдвоем трепака, На ухо песнь напевает. Любо с подругою белой плясать! Любо лихой ее песне внимать! Ох, мужичок, Старичок Убогой, Пьян напился, Поплелся Дорогой, А метель-то, ведьма, поднялась, Взыграла! С поля — в лес дремучий невзначай Загнала! Горем, тоской Да нуждой Томимый, Ляг, отдохни Да усни, Родимый! Я тебя, голубчик мой, снежком Согрею; Вкруг тебя великую игру Затею. Взбей-ка постель, Ты, метель, Лебедка! Ну, начинай. Запевай, Погодка, Сказку — да такую, чтоб всю ночь Тянулась, Чтоб пьянчуге крепко под нее Уснулось! Гой вы, леса, Небеса Да тучи! Темь, ветерок Да снежок Летучий! Станем-ка в кружки, да удалой Толпою В пляску развеселую дружней За мною! Глянь-ка, дружок, Мужичок Счастливый! Лето пришло, Расцвело! Над нивой Солнышко смеется, да жнецы Гуляют, Снопинки на сжатых полосках Считают. — Лес да поляны. Безлюдье кругом. Стихла недобрая сила. Горького пьяницу в мраке ночном С плачем метель схоронила. Знать, утомился плясать трепака, Песни петь с белой подругой — Спит, не проснется… Могила мягка И уж засыпана вьюгой! <1875> 413. Колыбельная
Плакал ребенок. Свеча, нагорая, Тусклым мерцала огнем; Целую ночь, колыбель охраняя, Мать не забылася сном. Рано-ранехонько в дверь осторожно Смерть сердобольная — стук! Вздрогнула мать, оглянулась тревожно… «Полно пугаться, мой друг! Бледное утро уж смотрит в окошко. Плача, тоскуя, любя, Ты утомилась… Вздремни-ка немножко — Я посижу за тебя. Угомонить ты дитя не сумела, Слаще тебя я спою». И, не дождавшись ответа, запела: «Баюшки ба́ю-баю́». Мать Тише! ребенок мой мечется, плачет! Грудь истомит он свою! Смерть Это со мной он играет и скачет. Баюшки ба́ю-баю́. Мать Щеки бледнеют, слабеет дыханье… Да замолчи же, молю! Смерть Доброе знаменье — стихнет страданье. Баюшки ба́ю-баю́. Мать Прочь ты, проклятая! Лаской своею Сгубишь ты радость мою! Смерть Нет, мирный сон я младенцу навею. Баюшки ба́ю-баю́. Мать Сжалься! Пожди допевать хоть мгновенье Страшную песню твою! Смерть Видишь — уснул он под тихое пенье Баюшки ба́ю-баю́. <1875> вернуться Музыка Мусоргского (1874, из цикла «Без солнца»), Шефера. вернуться Музыка Мусоргского (из того же цикла), Гродзкого, Таскина. вернуться Музыка Мусоргского (1874), Аренского, Балакирева. вернуться «Трепак (412)», «Колыбельная (413)» и «Серенада (414)» вместе с «Торжеством смерти (418)» составили вокальный цикл Мусоргского «Песни и пляски смерти» (1875–1877). |
